Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду

— Помогу, государь-батюшка, — покорился движению царя Гермоген, но не порадовался, потому что поступок Шуйского выдавал в нём мелкого человека. «Уж ежели ты замахнулся сотворить благость былому супротивнику, твори её по-царски, а не по-торгашески, — подумал правдолюбец. — Ишь, расщедрился: оказал почёт в церкви Животворящей Троицы, что на полях. Эка стать: из Белого города в Китай-город перенести!» И собрался упрекнуть царя, что мог бы в кремлёвский собор вернуть, в царскую усыпальницу. Но не упрекнул, потому как пришёл с заботой о живых. — Клирики всё сделают по чину и почёт Годунову окажут. Да ты, государь, не о сём пекись...

— И не токмо об этом пекусь, — перебил царь патриарха. — Ноне ночью посетило меня видение, будто беседую с боголюбцем Иовом о грешных душах. А он и говорит: «Зачем ты со мной в Старицах речь повёл? Хочу в первопрестольной тебя услышать. Вот и ясновидица Катерина тому свидетельница», — и показал Иов на твою домоправительницу. Как сие толковать?

Гермоген переглянулся с Пафнутием. Он успел рассказать митрополиту действа Катерины, и оба они выразили удивление.

— Так и толкуй, государь-батюшка. Благочестивый патриарх Иов нужен в Москве не токмо для беседы с тобой, но спасения для душ православных христиан. Народ московский покаяния жаждет, милосердия ждёт.

— Мало ему моих забот? Или ты молебны не служишь?! Пусть совесть свою умирит, очистит, — серчая, сказал царь.

— Уклоняйся от зла, государь, делай добро, ищи мира и следуй за ним. Не толкай в спину падающего, — поучал строго Гермоген.

— Владыко святейший, я устал! Туман и пелена окутали меня. Помоги же увидеть свет! — взмолился царь. — И допрежь вернём Иова. Виновны мы перед боголюбцем. Да так оно и есть, что он живёт в обиде.

Гермоген вспомнил слова Катерины о том, что царь первым заведёт речь о Иове. Но что дальше будет? И подсказал:

— Так повели же, государь, сей же час мчать за боголюбцем в Старицу. Владыка Пафнутий ждёт государева слова. И ты, батюшка, увидишь свет от доброты своей, украсишь старость отца церкви.

Но царь Василий хитрил. А иначе зачем бы ворошить прошлое:

— Помню, однако ж, твой боголюбец больно ущемил помазанника Божия, отказав минувшим летом. Не повторится ли сие?

И вспыхнул в душе патриарха огонёк, и стоило только подуть на него, как он опалил бы чело гневом.

— Да был ли ты, государь, готов встретить Иова и глянуть в его глаза? — жёстко спросил Гермоген. — И не утруждай ответом. Не был. Лед ещё в душе не растопил от прошлых холодов.

Царь Василий глянул на патриарха и увидел на его лице всё-таки вспыхнувший гнев. По спине у царя пробежал озноб. Он сидел на троне в Малой палате. Гермоген и Пафнутий стояли перед ним. И понял царь, что ему давно бы пора усадить патриарха и внимать каждому его слову: пришёл с добром, а он его по ушам бьёт. Теперь же самая незначительная причина могла породить долгий и непоправимый раздор. «Нет, я не желаю вражды-раздора», — прозвучал в душе царя крик. И к его чести, он не дал воли обиде за суровые, но правдивые слова патриарха. Знал он, что Гермоген никогда и ни перед кем не таил правды. Да и то сказать, сам-то он хотел поиграть со святейшим, дескать, любуйся на царя-батюшку, как он милостив. Ты был в опале от Бориса Годунова, от Лжедмитрия, а он, Шуйский, к тебе благоволит и на трон церкви воздвигнул. «Ну да чего там, забудем о чёрной кошке, мелькнувшей между нами. Иди присядь рядом, попечалуемся вместе над судьбою матушки России», — обкатывал своё оправдание царь Василий.

И Гермоген, зная в сей миг душевное движение царя, не стал больше бросать камней в родник, который и без того замутился. Он помолился и попросил Всевышнего, дабы наставил царя на путь истинный, просветлил ум. И молитва дошла до Бога.

— Твоя правда, святейший. Не принял бы я патриарха по-царски. Тако же маята какая в жизни шла, — оправдался царь. — Да ты действуй моим повелением, как Бог велит.

Гермоген согласился с царём, но сказал — как повелел: — Ноне на вечерне и скажи всем думным боярам, дворянам, архиереям и дьякам, что завтра митрополит Пафнутий уедет в Старицы за святейшим боголюбцем. А мы, дескать, помолимся за него, свечи поставим, силы у Бога попросим старцу, дабы отпущение грехов россиянам свершил.

Сильные слова сказал патриарх царю, и он вновь пришёл в раздражение, но сдержался, миролюбиво произнёс:

— Скажу, как просишь, святейший. Иди помолись за меня, а мы ноне устали.

Гермоген и Пафнутий, поклонившись, молча покинули дворец.

Царь долго сидел без движения. Но думы подспудно текли. Он пожалел, что не поставил Гермогена на место. И понял, что помешал ему страх. В какой раз увидел Василий, что среди всех придворных архиереев только Гермоген его истинный защитник, радетель и воитель за царёву честь, за полноту царской власти. И больше ему не на кого положиться. Вот вернул все привилегии думному дьяку Василию Щелкалову после опалы Годунова, к себе приблизил, а он, опытный мшеломец, уже плевицы вяжет. И Лука Паули как-то принёс слух о том, что Щелкалов тайными путями мешает переговорам Игнатия Татищева со шведами.