Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду

Царю Василию придать бы значение настойчивости князя, а он, словно глухой, всё мимо ушей пропустил.

Гермоген тоже не верил слухам, но его люди добыли факты. Лазутчики Патриаршего приказа, которые «сидели» во дворцовой Сомовской волости, прибежали в Москву, как только самозванец собрался в поход и двинулся на столицу.

В эти же дни ранним утром протопоп Успенского собора Терентий прибежал к митрополиту Крутицкому Пафнутию и сбивчиво поведал, что ему явился сам Иисус Христос.

— Он громовестил, дабы берегли животы праведников, ибо грядёт суровая кара Вседержителя за грехи москвитян в изменах.

— Верю тебе, брат, да идём к святейшему, — позвал Пафнутий.

О явлении Иисуса Христа протопопу Терентию патриарх рассказал царю Василию. Царь принял угрозу Всевышнего со смирением.

— Токмо я виновен во гневе Господа Бога. Слабость духа меня обуяла, — признался царь Василий. — Зачем я не внимал твоим словам, владыко святейший?

Царь Василий, однако, не умилостивил патриарха. Гермоген ответил сурово:

— Примем гнев Вседержителя с покаянием и покорностью. Да в согласии с Господом Богом накладываю на всех москвитян ектинью — пятидневный пост и общее покаяние. И ноне же сие с амвона собора возвещу. Тебя же, государь, побуждаю к действию. Скинь маяту во благо державы.

Но Гермоген не пробудил Василия. Да и москвитяне так увязли в грехах и изменах, что никакая ектинья и покаяние не очистили их души. Всевышний по-прежнему был гневен, испытание бедой приближалось. И каждый день в Москву поступали всё более тревожные вести с юго-запада России. Лжедмитрий споро приближался к Москве, и, казалось, ничто не может его остановить.

Царь Василий проявил беспокойство только в первых числах апреля. Он повелел поднять войско. Воеводами над ним поставил князя Василия Голицына и своих братьев Дмитрия и Ивана. Хотел царь Василий ещё племянника поставить во главе полка, но Дмитрий возразил:

— Пошлёшь с войском князя Мишку — меня не увидишь! — Удачлив он, братенник, оттого и хочу, — попросил царь. — И мы спуску никому не давали! — самоуверенно заявил Дмитрий.

На том и кончился разговор о князе Михаиле Скопине-Шуйском. Да царь Василий потом горевал, что не проявил государевой воли: войско без таланной головы воевало худо. И Москву покинуло оно с большой задержкой, лишь после Благовещения. То-то просторно было Лжедмитрию гулять по державе. И баяли москвитяне: задержалось войско потому, что братьям Шуйским сказано было ведьмою Щербячовой, дабы покидали стольный град только после ночи Иосифа-песнопевца, послушав трели домашнего сверчка. «И совсем было бы знатно, если бы послушали в лугах первого журавля», — намекали охочие по шуток на поздний прилёт этой птицы, когда русская рать уходила с Красной площади.

И только 30 апреля Василий Голицын и братья Шуйские встретились с войском Лжедмитрия. Да удача отвернулась от воевод Василия Шуйского. Встреча оказалась неожиданной, потому что никто из воевод не искал врага, но он за москвитянами охотился. Впереди у Лжедмитрия шли поляки. Их гетман пан Жилинский давно проведал о движении московской рати и напал на неё врасплох. На рассвете, как только ратники вытянулись на дороге в походной колонне, налетели конные уланы — и началось уничтожение не успевших изготовиться к бою русских воинов. Два дня войско Лжедмитрия II громило рать Василия Шуйского, и она была полностью разбита. Лишь конный отряд наёмника Ламсборфа избежал поражения. Да он и прикрыл часть россиян, убегающих в панике. Пять тысяч воинов, которые были под рукой воеводы Дмитрия Шуйского, перешли на сторону самозванца и целовали крест на верность «царю Дмитрию».

Весть о позорном поражении князей Шуйских и Голицына под Волховом вскоре долетела до Москвы. И никогда ещё не было такого уныния среди москвитян, как в эти дни. Плакали вдовы, скорбели матери. В Успенском соборе Кремля патриарх отслужил панихиду. Царь Василий, узнав об измене полков, о разгроме рати, заплакал. Да так, не утирая слёз, отправился в палаты патриарха и, ещё пуще заливаясь слезами, опустился перед Гермогеном на колени и повторял в крик:

— Господи, накажи меня! Господи, накажи! Недостойного твоей милости, осуди!

— Не гневи Бога всуе, — строго сказал Гермоген. — Не смей реветь!

— Да како же мне не реветь, не стонать, владыко святейший?! Почему князя Мишу не послал, надежду мою? Что затмило мой разум?

— Братья твой разум затмили. И раскаяние твоё неискренне, государь. Мы осквернили себя делами, блудодействовали поступками! — гневался патриарх. — Встань, и поднимись на трон, и созови своих первых бояр, и думай вместе с ними, как сохранить Россию от чужеземного вторжения.

Но Василий Шуйский словно бы не слышал Гермогена, он всё стонал на полу и раскачивал головой, обхватив её руками. И тогда патриарх взял царя под руки, поставил на ноги и повёл к скамье. Гермоген понял, что царь не способен к здравому размышлению, стал успокаивать, как малое дитя. Они сидели мирно и тихо. Потом мерно зазвучал голос патриарха: