Книга бытия

— Вот еще новость! Чем я тебя беспокою?

— Тем, что в такой хороший вечер ты начала совсем не нужный разговор.

Она захохотала и прыгнула вперед. Она бегала хорошо, я — отлично. Ей не удалось бы удрать даже ясным днем, а сейчас сгущалась тьма. Впрочем, Фира и не хотела убегать.

Я нагнал ее у дерева, схватил за плечо. Тяжело дыша, она уткнулась мне в грудь. Всей убыстренной от бега кровью я ощутил, что должен прижать ее к себе и поцеловать. Но я еще никогда не целовал девочек — и жалко струсил. У меня перехватило горло.

— Пойдем, — сказал я хрипло и оторвал ее от себя.

— Да, надо идти, — вяло отозвалась она.

Мы молча вышли из парка. Постепенно я успокоился. К Фире вернулась природная насмешливость.

— Отчего молчишь? Что, ногу ушиб? — поинтересовалась она без тени сочувствия.

— С чего ты взяла?

— Ты так мчался… Я боялась, что сшибешь какое-нибудь дерево.

— Я сломал только один сиреневый кустик.

— Это ты в темноте увидел, что он сиреневый?

— Нет, узнал по запаху. У меня собачий нюх.

— Рада за тебя! А я боялась, что ты рухнешь — на меня или к моим ногам. Это было бы ужасно…

На улице светили фонари и ходили люди. Я мог не опасаться, что она примет мои слова слишком всерьез — и поэтому стал дерзить.

— Могу встать перед тобой на колени — чтобы доказать, что это не так уж и страшно!

Фира засмеялась. У нее был хороший смех — звонкий и добрый. Еще лучше она хохотала — правда, это случалось нечасто.

— Не надо. Не хочу тебя утруждать. У меня, кстати, жутко болят ноги.

— Тогда присядем.

Мы сели на скамейку (они стояли у каждого дома) — и замолчали. Звезды облепили кривые ветви акаций, как рождественские огоньки.

— Уже поздно, — пожаловалась она. — Нужно идти. А здесь так хорошо…

— Я могу приходить домой когда хочу, хоть глухой ночью — я своих уже приучил.

— Ты мальчик. Я всегда завидовала мальчикам! Попробовала бы я прийти глухой ночью — месяц пришлось бы плакать.

— С тобой так жестоко обращаются?

— Надо мной трясутся — а это хуже. Я с ужасом думаю о том, что в меня кто-нибудь влюбится — жить станет невыносимо!

— По-моему, в тебя влюблен Генка.

— Генка не в счет — он скучный.

— А что изменится, если влюбится нескучный?

— Ну, как ты не понимаешь? Нужно будет встречаться с ним, ходить в кино, долго гулять по улицам… Без этого любви не бывает.

— Но ведь мы с тобой гуляем — а не влюблены.

— Да, не влюблены… Это очень хорошо! Пойдем, мои уже беспокоятся.

Какое-то время мы шли молча. У ее дома остановились. Прохожих случалось все меньше. Фира, похоже, не очень спешила.

— Скоро выпуск… Мне нужно будет искать работу, — сказала она грустно, — так решили дома. А ты что станешь делать?

— Учиться дальше. Пойду в профшколу.

— Лизавета Степановна говорила, что ты будешь ученым. Наверное, даже профессором. Это правда! Ты скоро забудешь, как мы с тобой гуляли…

Я возмутился.

— Этого не будет! Ты мой друг на всю жизнь. Мы никогда не расстанемся, никогда. Честное слово!

Она благодарно засмеялась. Впрочем, ни смех, ни признательность никогда не мешали ей подшучивать.

— Это возможно только при одном твердом условии, Сережа. Перестань переписываться с Раей — терпеть не могу соперниц! У нее такие длинные, такие светлые косы… А я — шатенка. Перестанешь?

Я не сомневался ни секунды.

— Уже перестал! Если придет письмо, не отвечу. В моей жизни больше нет человека по имени Рая.

— Не зарекайся… — она опять засмеялась. — Впрочем, ты меня успокоил. До завтра. И спокойной тебе сегодняшней ночи!

Ночь была неспокойной. Я просто не мог оборвать ее скучным сном! Я шатался по Косарке, садился на скамейки, снова вскакивал. Подул ветер, тополя зашевелились и зашептались. Небо тоже задвигалось: звезды, мелькавшие среди листьев, вспыхивали и гасли. Я радовался и думал о жизни: конечно, она будет очень длинной! И я выполню все, что запланировал.

Жизнь и вправду получилась длинной — во всяком случае у меня. Но она вышла совсем иной. Меня вели химеры — и между миражами воображения и призраками реальности не было особой разницы. Моей школьной подружки Фиры на всю жизнь не хватило — наша дружба не пережила лета. А та, от которой я так решительно отрекся, через несколько лет возникла снова — и уже навсегда. Не было у меня друга нежней и преданней до самого ее — в далекой дальности — последнего дня.

8

Торжественный выпуск был еще впереди, перед ним состоялась еще одна, не менее значимая, церемония — прием в комсомол.

Строго говоря, настоящим приемом это не было — объявляли кандидатов, вручали анкеты, а решали, достоин ли человек почетного звания, уже в райкоме.

Я не сомневался, что будет названо мое имя: главный общественник школы и ее первый ученик, я имел несомненные преимущества перед остальными.

Мы выстроились на школьном дворе — все четыре отряда. Алеша Почебит приветствовал нас от имени райкома. Затем он вынул из папки заветный листок бумаги и, высоко подняв его над головой, торжественно провозгласил:

— Анкета для вступления в Ленинский коммунистический союз молодежи вручается самому достойному кандидату, самому надежному борцу за наше великое пролетарское дело — преданной пионерке Розе Мациевич!