Книга бытия

— Не надо, — ответил я и поднял ее на руки. Прижимая ее к себе (она по-ребячьи обхватила мою шею), я шел медленно, прощупывая путь в темной воде. Почти перейдя улицу, я остановился. Людмила встревожилась:

— Вы не ушиблись? Всего два шага до тротуара. Почему вы стоите?

— Именно потому и стою, что два шага. Хочу продлить удовольствие.

Я засмеялся и опустил ее на тротуар. Она все-таки сняла свои праздничные туфли — побоялась их испортить. Мне было проще: мои парусиновые сандалии давно промокли. Людмила с наслаждением шлепала по лужам — и шлепкам ее босых ног вторило влажное чмоканье моей обуви.

Была уже ночь, когда мы подошли к ее дому. С полминуты мы стояли молча, всматриваясь друг в друга — далекая уличная лампочка почти ничему не помогала. Я притянул ее и стал целовать, она полупротестующе откинулась — и потом прижалась, тоже целуя. Через какое-то время она вдруг оттолкнула меня.

— Вы плохо себя ведете! — сказала она строго. — Вы целуете свою собственную ученицу. Это верх неприличия! Я бы на вашем месте постыдилась.

— А я не стыжусь! — ответил я, снова притягивая ее к себе. — Я плохой человек и на приличные поступки органически неспособен. Вам придется с этим смириться.

Она смирилась. Мы стояли у двери, до боли вжавшись друг в друга, и целовались — быстро и молча, чтобы не услышали и не помешали. А когда за дверью все-таки зашевелились, она шепнула:

— Сереж, до свидания! — и оттолкнула меня.

— До завтра! — уточнил я.

— Завтра у нас нет урока, — грустно сказала она.

— А если я приду просто так? — набрался я храбрости.

— Отлично, приходите! — быстро согласилась она. — Я скажу, что вы пригласили меня на танцульки в сквере.

— К сожалению, я не танцую — не научился.

— Неважно! Только не говорите этого моим.

— Люся, это ты? — раздалось за дверью.

— Я, мама. Сережа довел меня домой, мы прощаемся.

— Как вам не повезло, — посочувствовала мать, открывая дверь. — Такой страшный ливень — вы, конечно, насквозь промокли. Иди в комнату переодеваться.

— Я уже обсохла. Мы очень хорошо провели время. До свиданья, Сережа, до завтра.

Домой я не торопился. Мне было не до тесной комнатушки, не до разговоров с мамой и отчимом. Ночь шла тихая и густозвездная, уходить из нее было преступлением.

Лет через восемь мой друг Петр Кроль скажет (правда, совсем по иному поводу): «Меня коснулся мир иной». Так вот: в тот вечер я кожей ощутил это прикосновение. Я прочел не одну сотню книг о любви, теоретически изучил ее во всех формах и проявлениях. Я был хорошо подкован! И я ничего не знал. Она вспыхнула — и стала открытием.

Все было впервые: я обнимал женщину, нес ее на руках, целовал и получил — видимо, на всю остальную жизнь — нежное, горячее имя «Сереж». Все произошло так, как произошло. И я ликовал, и жадно вдыхал влажный ночной воздух, и громко выкрикивал какие-то стихи, и радостно аккомпанировал им звучным чваканьем насквозь промокших сандалий.

На другой день Людмила ждала меня. И не одна она — вся семья была в сборе. Нас провожали на прогулку, как в далекое путешествие. Крихацкий важно посоветовал быть поосторожней: по ночным улицам бродят разные уроды Калибаны[62] — лучше с ними не встречаться. Сестра вышла за нами на улицу и многозначительно сказала:

— Бойся нехорошей тени, Люся. Особенно когда стемнеет.

— Буду бояться, — весело ответила Людмила. Когда мы остались одни, я осторожно спросил:

— Почему такие провожалки? Что-нибудь случилось?

— У меня — ничего. А мои просто опасаются, что я поздно приду.

— Вы этого тоже боитесь?

— Я этого хочу. Вы знаете, куда мы пойдем?

— Знаю. Туда, куда вы захотите.

— Тогда снова в Отраду. Я сегодня в купальнике, будем плавать.

Шел конец сентября, вода была уже прохладной. Море простиралось гладкое, словно усмиренное. Мы искупались и легли на траву. Наша одежда была сложена рядом. Людмила сказала:

— Все-таки жаль, что вы не танцуете. В городском сквере сейчас играет военный оркестр.

— Если вам очень хочется, пойдемте. Я полюбуюсь на ваши танцы.

— Я сама не знаю, чего мне хочется. Нет, знаю!

Она вскочила и проворно влезла в мои брюки. Мне они были коротковаты — ей пришлись впору. Так же быстро она надела мою рубашку и, победно взмахнув волосами, встала передо мной. Ей шло быть парнем! В моей одежде она выглядела гораздо лучше, чем я сам.

— Теперь вы, — сказала она, бросив мне платье. — Быстренько!

Одевал я его с опаской: оно было тесным — и я боялся его порвать. Людмила хохотала — наверное, я был не самой привлекательной девушкой.

— Будем так ходить весь вечер, Сереж. Интересно, догадается ли кто-нибудь, что мы переоделись?

За пляжем, между скал, нашлось уютное местечко. Вскоре к нам присоединились миловидная, не по возрасту полная девушка и хмурый, грубоватый парень — моряк-каботажник, так он объяснил.

— Холодно стало, — сказала девушка. — Меня зовут Вера. А тебя как?

— Людмила, — храбро соврал я.

— А меня — Сережа! — немедленно откликнулась Людмила.

— Слушай, Люда, мне надо с тобой поговорить, отойдем в сторонку.

Мы выбрались из нагромождения скал. На пригорке высилась кирпичная избушка — недавно возведенная уборная.