Книга двух путей

– Ну да, – кивает Уайетт. – Я искал везде, но только не там, где в прямом смысле стоял. Итак, я сделал раскоп в двух футах от входа в гробницу Джехутихотепа Второго и обнаружил верх притолоки. На ней имелось достаточно автобиографических надписей, чтобы увидеть рельефные знаки, указывающие на Джехутинахта. Пару недель спустя я расчистил вход, расписанный под красно-зеленый гранит, и дверь с печатью в виде гигантского скарабея. К этому времени я уже прочел достаточно надписей, чтобы понять, что это относится к Джехутинахту, сыну Тети. Пять поколений отделяло его от Джехутихотепа Второго и примерно два поколения от четы Джехутинахт, представленной в Музее изящных искусств Бостона. Причем ссылки на нашего Джехутинахта были обнаружены при восстановлении еще девяти надписей, сделанных в различных гробницах Среднего Египта.

У меня буквально отвисает челюсть.

– Получается, он дедушка нашего некрополя?

– Очень похоже на то. Скорее всего, он жил во время Первого переходного периода Одиннадцатой династии. Он может быть непосредственным предшественником Аханахта Первого, первого известного нам номарха, похороненного в вырубленной в скале усыпальнице в Дейр-эль-Берше.

– Доказательства? – требую я.

Уайетт хохочет:

– У нас нет ничего существенного, но я не единственный, кто так думает. Если учесть даты их пребывания номархами, то все сходится. Ведь мы твердо знаем, что Джехутинахт имел обыкновение посещать некрополи Среднего Египта для реставрации гробниц других людей, поэтому в высшей степени вероятно, что он мог заложить этот самый некрополь для собственной семьи.

– Тогда это объясняет, почему, судя по надписям, его гробница была указана в качестве священного места, где официальные лица могли провести ночь перед праздником, – говорю я.

– И, – добавляет Уайетт, – если в его саркофаге в шахте погребальной камеры имеется «Книга двух путей», это будет самая ранняя из известных версий.

– Погоди. Ты что, до сих пор не попал в погребальную камеру? За все эти годы!

Уайетт задумчиво ерошит волосы:

– Я начал раскопки в две тысячи тринадцатом году, и потребовалось три сезона, чтобы расчистить вход в гробницу, все зафиксировать и обеспечить равномерный доступ к погребальной шахте. В какой-то год мы лишились финансирования, и мне пришлось искать нового спонсора, что я и сделал. Однако я по-прежнему профессор на полной ставке в Йеле, а значит, у меня есть всего два-три месяца в год для полевых работ. Потому-то я и оказался в Эль-Минье в начале августа. – Уайетт поворачивается лицом ко мне, подперев плечом деревянную дверь. – Возможно, ты приехала в Египет, поддавшись внезапному порыву. А возможно, по воле Вселенной, так как твое место тут. Здесь и сейчас.

Брайан, услышь он такое, наверняка сделал бы большие глаза и сказал бы, что именно в результате законов физики ты расщепляешься на много различных версий себя самого, каждая из которых считает, что именно ее путь уникален и предопределен судьбой.

В одной вселенной я в Бостоне.

В другой – с Уайеттом, который открывает саркофаг и видит «Книгу двух путей».

И все же в третьей вселенной директор Службы древностей отказывается выдать мне разрешение.

Внезапно на нас падает тень, я поднимаю глаза, прищуриваюсь и вижу освещенный солнцем силуэт мужчины. Мне не разглядеть его лица; вижу только, как он тычет в меня пальцем:

– Мы, кажется, знакомы, да?

Мостафа Авад, директор Службы древностей, и был тем самым инспектором, который в 2003 году приходил на раскопки для регистрации артефактов, найденных членами экспедиции профессора Дамфриса. Молодой, с пытливым умом, Мостафа хотел знать все об истории собственной страны. Помню, как Уайетт учил Мостафу древнеегипетскому алфавиту и грамматике, а тот размахивал руками, хохотал и просил пощады, когда они дошли до именительного падежа, местоимений и прочих сложностей, оказавшихся выше его понимания. За эти пятнадцать лет он вдвое раздался в талии, а в волосах и бороде появились серебряные нити.

В своем офисе с системой кондиционирования воздуха Мостафа наливает нам чай. Уайетт, откинувшись на спинку кресла, мелковатого для его роста, прихлебывает чай из чашки:

– Надо же, я и запамятовал, что ты знаешь Дон.

– Я никогда не забываю лица людей. – Мостафа подмигивает мне. – А на твое я любовался целых три сезона.

Я улыбаюсь в ответ:

– Как давно ты уже директор?

– Ну, дай-ка подумать. В две тысячи девятом году я два года отслужил в армии. А потом получил эту должность, Альхамдулиллах. Хвала Аллаху! – Мостафа поворачивается к Уайетту. – Признаться, я был удивлен, увидев тебя под дверью, словно бродягу. В любом случае я собирался завтра приехать к тебе на раскопки.

– Ну да, хорошо. Но у меня дело, не терпящее отлагательств, – покосившись на меня, начинает Уайетт. – Я хочу, чтобы Дон поработала на концессии Йеля.

– Ах! – Поднявшись, Мостафа начинает перебирать лежащие на столе папки. – У меня где-то здесь были бланки разрешений на следующий декабрь…

– Я, конечно, извиняюсь, – перебивает его Уайетт, – но на самом деле разрешение мне нужно сейчас. Завтра.