Книга двух путей

– Дамфрис тоже не желал, – отвечает Уайетт.

– Я где-то читала, что он обучил свою собаку среднеегипетскому языку.

– Все верно, – соглашается Уайетт. – Но только двадцати четырем унилатеральным знакам. И да, собака была породы басенджи. Всегда путала «k» и «t».

Справедливости ради следует отметить, что они, собственно, и не слишком-то различаются.

– Некролог, который ты опубликовал в «Журнале бывших выпускников Йеля», был бесподобен, – говорю я.

Уайетт всматривается в мое лицо:

– Стало быть, ассоциация выпускников сумела тебя разыскать.

Я слышу все слова, которые он хотел сказать, но не сказал. Дескать, они разыскали, а вот он не сумел. А может, и не пытался.

Пожав плечами, я говорю с видимой беспечностью:

– Полагаю, Йель способен воспользоваться даже услугами Центрального разведывательного управления для поиска выпускников, хотя бы для кампаний по сбору средств. – Я поднимаю глаза на Уайетта. – Тебе, наверное, пришлось нелегко. Когда умер Дамфрис.

– Я ночами не спал, мечтая о его должности, – признается Уайетт. – Но еще чаще я не спал, мечтая выиграть еще несколько лет, чтобы как можно больше научиться у него. Мне было тридцать шесть, когда я возглавил факультет археологии. Прошло семь лет, и очень многие в сообществе египтологов считают, что мне все еще не мешает набраться опыта.

– Как только ты сообщишь об открытии новой гробницы, они сразу же заткнутся.

– Ты слишком лояльна ко мне.

– Я просто пытаюсь произвести впечатление на своего нового босса.

– А помнишь, когда-то ты была готова сесть на первый попавшийся самолет, лишь бы не выполнять мои приказы. – Вряд ли Уайетт осознает, насколько его слова недалеки от правды.

Я заставляю себя поймать его взгляд:

– Да, я знаю, ты из кожи вон лез, чтобы от меня избавиться.

Тут я замолкаю. Наступает момент истины. Пора объяснить Уайетту, почему я здесь. Но правда, похоже, находится на вершине горы, а я стою у ее подножия.

Меня спасает появление официанта, который нетерпеливо подходит к нам, словно это мы заставили его ждать. Уайетт заказывает кока-колу, после чего официант поворачивается ко мне.

– Можно бутылку воды? – спрашиваю я.

Официант индифферентно пожимает плечами:

– Почему нет?

Он подходит к холодильнику и, достав оттуда бутылку воды, протягивает мне. Пока Уайетт заказывал бабагануш и хумус, я, откручивая крышечку бутылки, случайно обливаю официанта водой. Он роняет ручку, бросает на меня недовольный взгляд и возвращается на кухню передать наш заказ.

Уайетт вытирает столешницу бумажным полотенцем:

– Египтянин бы сказал: если ты кого-то обольешь водой, то никогда больше не перемолвишься с ним ни словом.

– Я на девяносто девять процентов уверена, что официант в любом случае не собирался со мной разговаривать.

– Ты по-прежнему веришь в приметы? – спрашивает Уайетт. – Как твоя мама.

– Неужели ты это помнишь?! – Я удивленно смотрю на Уайетта.

– Я помню все. – Его голос низкий, очень нежный. Берет за душу. – Дон, привидения не появляются через пятнадцать лет. Что происходит?

Людям не дано повернуть назад свою жизнь, повернуть назад содеянное. Мы сами стелем себе постель, и нам в ней спать. И в моем случае это именно так.

У меня была хорошая жизнь. Я любила и была любима. Помогла людям. И даже сделала карьеру – быть может, не совсем ту, о которой мечтала, но тем не менее приносившую удовлетворение. Если мне сегодня суждено умереть, я смогу с чистой совестью сказать, что оставляю этот мир, сделав его чуть лучше, чем когда я в него пришла.

Да, у меня была хорошая жизнь, но, возможно, она могла быть великолепной.

Как сказать мужчине, которого я оставила, что, кажется, совершила ошибку?

– Я здесь не для того, чтобы закончить диссертацию, – признаюсь я.

Уайетт кивает, не сводя с меня глаз:

– Но тогда почему ты приехала в Египет?

Потому что ты здесь.

Потому что я не понимала, каким все могло бы стать. Какой я могла бы стать.

Потому что если где-то и есть сад из одних «может быть», то ты в этом саду инвазивное растение, от которого мне никак не избавиться

.

Но вместо этого я качаю головой:

– Я не знаю. Моя жизнь превратилась в хаос.

Уайетт долго молчит, и я уже начинаю бояться, что оскорбила его. Возможно, я кажусь ему плаксивой дамочкой, испытывающей кризис среднего возраста, или скучающей домохозяйкой. Затем Уайетт машинально берет оставленную официантом ручку:

– А он знает, что ты здесь?

Понятно, кого он имеет в виду. Я опять качаю головой.

Уайетт начинает лениво чиркать на сложенном куске бумажного полотенца.

– Хаос – не такое уж плохое место, – говорит он и, извинившись, выходит в туалет.

На полотенце он нарисовал иероглифы, обозначающие Нун.