Книга Есфирь. Поэтическое прочтение Ветхого Завета

Монахинь, что сосланы за окоём.

Я трапез Амана вовек не вкушала,

Вина не пила на царёвых пирах,

Не ела тайком не кошерное сало

И всё, что потом застревает в зубах.

О, Боже Всевышний, Господь Авраама,

На наших гонителей меч свой направь,

Спаси Твой народ от грядущего Хама,

От смерти спаси и от страха избавь!»

Глава 5. Есфирь вошла к царю

На третий день, молиться прекратив,

Одежды смертной горести и скорби

Сняла Есфирь и бросила в утиль,

К царю во двор готовилась войти

Во всей красе, старухою не горбясь.

Призвав на помощь Господа, она

Служанок двух тогда взяла с собою,

Чтоб платья шлейф за ней несла одна,

К другой, как в неге нежностью полна,

Она припасть могла бы головою.

Большую выгоду дают извлечь

Округлость плеч и прочая округлость,

Взгляд томный, чуть струящаяся речь…

Наживку ту проглотит рыба-меч,

Чем бы оно потом ни отрыгнулось.

Есфирь была прекрасна, как вино

Ей пост красы добавил, даже с гаком.

И лице было радостно, оно

Как бы любви исполненное, но

Сжималось сердце у неё от страха.

Вошла туда, где Артаксеркс сидел

Весь в золоте. От царских амуниций

Без кондиционера он вспотел,

От духоты совсем осатанел

И страшен был, с чего — не говорится.

От славы пламеневшее лицо

Следило за двором, что там творится -

Кто смел без разрешенья на крыльцо

Его ступить, какое дерьмецо…

И взгляд остановился на царице.

Был в гневе царь. Царица чуть жива,

Упала бы, да не было лежанки,

И с царской диадемой голова,

Забывшая все нужные слова,

Без чувств легла на голову служанки.

(Подумалось, а если приговор

Карать гостей незваных был бы в силе,

Служанки, что вошли на царский двор,

С царицей разделили бы позор,

Их вместе с нею жизни бы лишили?)

Царица, взяв с собой служанок двух,

Таким вопросом вряд ли задавалась,

Лицом поблекла, взгляд её потух.

Но тут за дело взялся Божий дух

И все у них с царём образовалось.

Да кто их знает этих царских жён,

К каким уловкам прибегут скорее.

Был организм царицы истощён.

Царь обмороком женским был смущён,

А от смущения цари добреют.

Кто знает, что здесь действует сильней,

Дух или плоть? Не мучаясь в догадках,

Что там в душе творится у царей,

Нам суждено узнать не от людей,

А по деяньям благостным иль гадким.

На кротость изменён был дух царя.

С престола встал, пошёл к царице спешно,

В объятья взял, дал ей нашатыря

И в подтвержденье, что пришла не зря,

Пришедшую в себя Есфирь утешил:

«Я брат твой, ободрись, везде и сплошь

Владычество у нас с тобой едино.

Ко мне ты вхожа, как к тебе я вхож,

Не для тебя костёр, топор и нож

И не тебе идти на гильотину».

Свой скипетр золотой царь к ней простёр.

Есфирь его коснулась, стало легче -

Не ей теперь, покинув царский двор,

На плаху лечь, не для неё костёр,

Освенцима и Бухенвальда печи.

Царь ей на шею скипетр положил

(А вот зачем — о том не говорится),

Спросил Есфирь: «Ты с чем пришла, скажи.

Полцарства, что своим трудом нажил,

Готов тебе отдать, моя царица».

(У них, царей — Полцарства за коня -

Слетает с языка, как с горки мячик.

А слово чтоб сдержать — скорей казнят…

Им на словах, понятно для меня,

Отдать полцарства ничего не значит).

— «Пришла к тебе дать верности обет,

Позвать на пир, намеренье имея.

Увидев как бы Ангела в тебе,

Смутилась я и сделалась слабей

От страха перед славою твоею».

Дух Божий Артаксеркса посетил,

На кротость гнев сменив, я помню точно.

Возможно, оттого лишившись сил,

Есфирь чуть не упала на настил,

Спасителя увидевши воочию.

Когда царицу повело винтом

И в обморок она упасть хотела,

Смутился царь, не ведая о том,

Какая сила посетила дом

И что за Дух вошёл в него по делу.

Когда подобное произойдёт,

То с Духом невозможно не считаться.

Царь Артаксеркс совсем не идиот

С ним портить отношенья наперёд -

За просьбы он отдаст до полуцарства.

А у Есфирь — и просьбой не назвать…

В день праздничный ей, женщине приличной,

От дерзости своей живой едва,

Хотелось бы на пир мужчин позвать,

А не простой устраивать девичник.

(По ходу шпильку вставила Астинь,

Хотя на это не было причины).

— Царя желает видеть, вмести с ним

Амана (мы лукавство ей простим),

А прочие, по ней, и не мужчины.

Все яства приготовила сама,

Ведь к сердцу путь лежит через желудок…

О приглашении узнал Аман,

Как сибарит и редкостный гурман

Был рад опробовать любые блюда.

В веселии домой спешил скорей

И предвкушал как славно завтра вмажет…

Лишь вышел из ворот, а там еврей,

Оскомину набивший Мардохей,

Не встал подлец, не поклонился даже.

Аману это — что удар под дых.

Такая наглость доведёт до тика.

Сдержал себя Аман, собрал родных,

Друзей, жену, чтоб вынесли вердикт.

Им рассказал, какой он есть великий,

Как много у него в Москве квартир,

Он у царя на гособеспеченье,

Каменьями расшит его мундир,

Царица лишь его зовёт на пир,

Для них с царём готовит угощенье.

— «Нас ждёт к себе одних к закату дня.

Я государю главная опора.

Но нет в душе покоя для меня,

Покуда Мардохея вижу я

Сидящим у ворот с нахальной мордой».

Чтоб мужу жизнь не портил иудей,

Совет дала жена с друзьями вместе:

Найти берёзу в пятьдесят локтей,

С царём чтоб выпивалось веселей,

Еврея приказать на ней повесить.

Бальзамом на душу легли слова.

Нет человека — нет проблем. Что проще?

Решил Аман, что женщина права,

И ранним утром, но не по дрова,