Книга как иллюзия: Тайники, лжебиблиотеки, арт-объекты

Утилитарное использование книг находим и в ранних карикатурах, где оно чаще всего комически обнажает узкомыслие, косность, ограниченность ума. Таков образ учителя из городка Крахвинкеля, выведенный Августом фон Коцебу в комедии «Немецкие мещане» (в другом переводе «Немецкое захолустье», 1803). Аналогичный образ в прикладном искусстве – фарфоровая чернильница «Медведь с трубкой», изготовленная в 1850-х годах на знаменитой Волокитинской фабрике помещика Андрея Миклашевского. Символизирующий обывательское отношение к литературе мещанин Топтыгин приспособил увесистый том под пуфик для ног, а из книжной страницы смастерил коробочку для пепла.

Йозеф Данхаузер.

Спящий художник. 1841. Дерево, масло[156]

Огюст Тульмуш.

Мама и дочка за чтением. 1882. Холст, масло[157]

Чарльз Роберт Лесли.

Дети играют в карету и лошадей. 1844. Холст, масло[158]

Чарльз Вест Коуп.

Урок музыки. 1876. Холст, масло[159]

Уильям Хогарт.

Семья Чолмондели. 1732. Холст, масло[160]

Иоганн Нуссбигель (приписывается).

Учитель Крахвинкеля, лежащий на диване с книгами. Ок. 1829[161]

Самозащита книги

Использование книг для вторичной переработки фиксировали, конечно же, и литераторы. Еще римские поэты были обеспокоены возможностью употребления их сочинений как обертки для рыбы. «…И часто буду служить удобным покровом макрелям», – сетовал Катулл. «…Чтобы тунцы и оливки не оставались без прикрытия», – вторил ему Марциал. Аналогичное предположение через полтора тысячелетия высказывал Мишель Монтень, опасаясь за судьбу своих «Опытов»: «Я предохраню когда-нибудь кусок масла на солнцепеке».

Возможно, самым ранним развернутым обращением к этой проблеме был сатирический трактат «Литературное государство» испанца Диего де Сааведра-и-Фахардо, написанный в начале XVII века, но опубликованный только в 1655 году, уже после смерти автора{57}

. Список преступлений против книг поистине впечатляет! Поэтические сборники идут на «изготовление дамских картонок, оберток для прялок, катушек для мотков, коробок для конфет и аниса или кульков для генуэзских слив»{58}. Сатирические произведения превращаются в «пакетики для иголок и булавок, а также перца, под курительные трубочки и для использования в отхожих местах»{59}. Эзотерические трактаты используются для «изготовления шутих, фейерверков и прочих пиротехнических забав». Исторические сочинения направляются на возведение «триумфальных арок и картонных статуй», медицинские употребляются для производства «аркебузных пыжей», а философские – «для цветочных розеточек, картонных кошечек и собачек». Книги на древнегреческом догадливый цензор «пустил по аптекам для закрывания баночек с греческими этикетками, чтоб соблюсти тем самым национальность лечебных трав, которые эти склянки содержат»{60}.

Важно, что все описанное автор трактата представляет не как возможности утилитарного использования книги, ее эффективного применения в хозяйстве, но исключительно как варианты порчи и способы уничтожения. Внечитательские практики видятся Сааведре как совершенно противоестественные и неприемлемые. Эх, знать бы совестливому испанцу, что весьма скоро вся эта фантасмагория обернется реальностью…

В Англии XVII века на неподобающее обращение с книгой обратил внимание Джон Драйден. Влиятельнейшему литератору было не по нраву, что песенникам, альманахам, фольклорным сборникам и прочим изданиям, распространяемым уличными книготорговцами, суждено стать «мучениками духовки и жертвами клозета». И пусть это даже самые дешевые и ничтожные брошюрки, негоже поступать с ними подобным образом.

Обличение использования книг в угоду невежеству и дурновкусию усиливается в эпоху Просвещения. «Будучи в Гостином дворе, купил я несколько нужных мне безделиц, которые купец начал завертывать в печатные листы. Я из любопытства поглядел, чем обернуты купленные мной носовые платки. И, к крайнему сожалению моему, увидел, что употреблен лист "Физической географии"; батист на манжеты был завернут в лист "Естественной истории"; табак в "Логику"; шпильки в "Травник, или Ботанику"»{61}, – сокрушается анонимный русский автор «Сценки в Гостином дворе» (1792).

Свидетельства внечитательского обращения с произведениями печати находим и в личных дневниках литературных классиков. Знаменитый английский поэт-романтик Сэмюэл Кольридж получил удивительное напоминание о том, что его публикации нельзя продать, от своей служанки. Заметив, как она положила в камин чрезмерное количество бумаги, он мягко пожурил ее за расточительность. И что же ответила служанка? «О сэр! Да ведь это всего лишь The Watchman!» (издававшийся Кольриджем политический журнал).