Книга Лазури

— Да, ты не беспомощен и можешь бороться. Да и я рядом, чтобы вести тебя, мастер. Хотя ты почти справляешься сам — как с этим малышом, например.

— Кассием? Я чувствовал, что он необычный, но в итоге его вера позволила мне справиться с почти безвыходной ситуацией…

— Нет, чуть-чуть не так. Ты взрастил его веру тысячекратно, но знаешь, что самое интересное?

— Что же, Соу?

— Он ведь всего лишь твоя мысль… как ты предположил, обо мне, — Соу зарделась, смущаясь. — Выходит, с его помощью ты поверил сам в себя.

— Ну и ну, а ведь ты права. Значит, и такое возможно?

— Это же твой сон. Возможно все, если захотеть по-настоящему, умеючи. Пока что ты только делаешь первые шаги.

— Дорога в тысячу ли…что это?! — я заметил странную розовую тень, метнувшуюся между ящиков.

— Что там, мастер?! — Соу вскочила и достала ножницы так быстро, что я только успел почувствовать движение воздуха от ее рывка.

— Здесь кто-то есть, за ящиками! Там, слева!

Топот маленьких ножек, краешек розового платья в просвете между ящиками и визг ржавых петель не замеченной нами двери. Соу хотела броситься вдогонку, но я успел остановить ее.

Некоторое время мы молчали, глядя в темный проем, и у каждого из нас в голове вертелся один-единственный вопрос. Какого черта в моем сне делает ушедшая Хинаичиго?

Антракс

Черные кожаные башмачки неуверенно ступали по медвежьим шкурам. Суок, закусив губку, старалась удержаться на ногах, делая робкие шаги на подламывающихся, как у новорожденного олененка, ногах. Она выпустила стену и ухватилась за стул. Пальцы сорвались, хлопнули по сиденью, стул зашатался, но устоял. Устояла и она, сперва обиженно ойкнув, но потом, подняв глаза, радостно улыбнулась мне. Я следил за ней, сидя за столом.

Мне пришлось учить ее ходить. Когда я поставил ее на пол, оказалось, что более-менее толково ей пока повиновались только руки: колени дрожали, ступни разъезжались, не в силах держаться прямо. Она раз за разом падала на пол и в конце концов заплакала. Совсем как… Я дал ей руку, два раза молча провел по комнате, показывая, как переступать, а потом сел и знаком предложил попробовать самой. Сперва Суок не могла даже выпрямиться, но потом, опершись на стену, медленно поднялась. Теперь же она делала успехи прямо на глазах. Превосходно.

Суок… Я решил дать ей это имя-прозвище после того, как понял, что каждый раз выговаривать полное мой язык, привыкший к русским созвучиям и ударениям, просто не в состоянии. Перевод же казался тусклым и безжизненным. Все-таки Энджу сумел подложить мне свинью, чтоб ему на том свете черти имя такое придумали. Это было словно наитием: печальный и нежный осколок старой сказки словно сам собой прыгнул мне на язык, чтобы стать недостающим мазком на полотне. «Вся жизнь». Вот так. Ей самой прозвище пришлось по нраву — подозреваю, впрочем, что она была бы рада называться и Дизентерийной Амебой, если бы инициатива исходила от меня. Я был ее Отцом.

— Отец, у меня получается! — она медленно шла ко мне от стула, переставляя ноги носками внутрь, как Десу на известной гифке, и улыбалась почти так же. — Смотри!

— Молодец. Но ступни надо ставить носками наружу. Вот так, — показал я, поднимаясь.

Она попробовала.

— Неудобно…

— Так надо.

— Но почему надо, если неудобно? Вот так вот проще…

— Так надо. Если ты хочешь, чтобы тебя приняли в общество, нужно соблюдать его законы, дочь.

— А что такое «общество»?

— Это люди, Суок. Все люди в мире. Они устанавливают правила вежливого поведения, чтобы было проще общаться, — я снова сел.

— «Законы» — и есть эти правила?

— Да.

Она в задумчивости прижала палец к подбородку.

— Хорошо, Отец. Я буду ходить правильно.

Я наблюдал, как она неспешно вернулась к стулу и, вновь ухватившись за него, сделала первый шаг, отводя носок в сторону. Мой менторский тон удивлял меня самого. В жизни не подозревал о наличии в себе задатков Макаренко. Впрочем, его методы не особенно импонировали мне. Я мог свободно передвигаться, как положено. Значит, сможет и она.

— Так уже лучше, — похвалил я, когда она наконец отпустила стул и сделала уже три шага. Зря я это сделал. Подняв на меня глаза, она радостно засмеялась, ее левая ступня тут же заплелась за правую, руки отчаянно заметались в воздухе, ища опору… Бум!

Я невольно приподнялся с места. Опираясь на дрожащие руки, она обиженно хлюпала носом, пытаясь встать на четвереньки. Шмыганье становилось все громче, раздался всхлип, за ним другой… и на жесткую от пыли шкуру обрушился ливень слез. Не глядя на меня, она горько рыдала взахлеб от боли и обиды, подбирая под живот непослушные ноги.

Я мысленно изругал себя последними словами. Конь тупорылый. Нашел время для самодеятельности. Самому дай автомат и два раза покажи сборку-разборку — с какого раза сделаешь? Она ведь ни разу еще не ходила толком. И вообще не жила. Лось. Дубина стоеросовая.

Ох, кажется, мне предстоит насыщенное времяпрепровождение.

Подойдя к ней, я сел рядом на корточки и неумело погладил по голове.

— Не плачь.