Книга Лазури

Многие из кристаллов идеально прозрачны, и сквозь них можно различить пол и даже нижние залы, если кому-нибудь вдруг взбредет в голову странная мысль искать между этажами отличия, которых этот неведомый наблюдатель почти наверняка не найдет. Но не все странные драгоценности таковы. То тут, то там можно заметить: свет, исходящий от пола, проникая в толщу некоторых, будто преломляется, огибая какие-то темные пятна, одинаковой правильной формы кляксы, закованные в холодный хрусталь. Приглядевшись, становится понятно, что это человеческие тела.

Люди, окутанные льдом, бледны и измождены, но внимательный посетитель — если это место кто-нибудь посещает, — увидит на их лицах некую странную печать отрешенности, горького спокойствия, молчаливого бесстрашия обреченных казни. Кроме этого, их всех объединяет только одно: разноцветные кольца с розами на их безымянных пальцах. Здесь спят вечным сном азиаты, европеоиды, славяне, у дальней стены виден высокорослый негроид в странной одежде. Его кристалл стиснут с четырех сторон длинными гранеными косыми сталагмитами, будто удерживающими его на месте. Но как может пытаться сбежать спящий во льдах? И от кого?

Царство забвения, королевство сумерек. Вечный покой и мир.

Или нет?

Слабое движение где-то в глубинах хрустальных зеркал. Белая тень, мелькнувшая в темных бездонных пространствах холодной чистоты. Далекое эхо серебристого смеха.

И вновь тишина.

Возле одной из ледяных глыб, крайней в последнем ряду, сидит маленькая черная фигурка.

Девочка? Девушка? Женщина? По красивому лицу не определить возраст, но рост и хрупкое телосложение заставляют склониться к первому. Сизо-синее темное платье разостлалось по полу лепестком увядшей розы. Белоснежные волосы сбегают из-под черного чепца на плечи ручейками старинного серебра. В ало-сиреневых глазах кроются тлеющие упрямые огоньки, лицо словно готово в любой момент превратиться в прекрасную аллегорию ярости, и чувствуется, что с ним это происходит довольно часто.

Но сейчас ни гнева, ни ярости на этом лице нет.

С хмурым недоумением она смотрит прямо перед собой, неестественно прямо, словно все ее внимание сконцентрировано на небольшом изломе зеркального пола в двух метрах перед ней. Изредка ее взгляд как бы случайно и словно мимодумно соскальзывает на камень, где в прозрачной толще покоится в объятьях мороза худощавое тело. Тогда в ее глазах на секунду проступает странное задумчивое выражение.

В следующий миг она поспешно отводит глаза и вновь сердито смотрит на пол. Около получаса проходит в молчании.

Ее губы начинают тихонько шевелиться, беззвучно и медленно, почти по буквам выговаривая какое-то слово. Дойдя до седьмой буквы, она вдруг переводит взгляд на тело, вглядываясь в усталое, измученное, но спокойное лицо человека. На его руке тоже сидит кольцо, но розы в нем нет. Вместо нее — выгравированное на выпуклой бляшке изображение сложившей крылья птицы, похожей на ворона.

Левая рука сидящей несмело приподнимается и начинает приближаться к поверхности кристалла.

Тихий смех рассекает зал ударом ножа — и рука отдергивается.

Из темноты выступает тонкий силуэт, освещенный снизу вверх, так что лица не видно — только нижний край бледно-бежевого платья и высокие шнурованные сапожки.

— Давно не виделись, сестрица. Ты так редко ко мне заглядываешь. Я успела соскучиться.

— Не обольщайся, Седьмая. Век бы тебя не видела.

— Ну зачем же так грубо, онее-сама? У меня же есть имя, и ты его знаешь. Я ведь не называю тебя Первой.

— Мне все равно, как ты меня называешь. Твои слова значения не имеют.

— О, правда? Тогда устраивайся поудобнее… хлам.

Сиреневая радужка отбрасывает на стены световые зайчики.

— Повтори!

— Хлам, — хихиканье, будто звон серебряного колокольчика.

— Еще раз.

— Хлам.

— Еще три раза.

— Хлам, хла… Ты смеешься надо мной, онее-сама?!

— Отчего же, — уже с откровенной издевкой в голосе. — Приятно видеть, что у тебя хорошая память… попугай.

Сидевшая насмешливо хмыкает и отворачивается. Новоприбывшая недоуменно молчит, склонив голову набок. Поющая тишина.

— Ты изменилась, сестрица.

— Не говори ерунды. С чего мне меняться?

— Не знаю, и это настораживает. В прошлую нашу встречу, после гибели той смешной подделки, ты была готова меня убить. Сейчас же…

— Не испытываю ни малейшего желания играть в дурацкие игры с глупыми детьми.

— Правда? Но ведь у кукол одна Игра, и ты всегда хотела в ней победить. Тебе больше не нужна моя Роза? Точнее, — вновь раздается негромкий смешок, тонкая рука в белом рукаве поднимается к груди, — мои Розы?

— Ненавижу розы. Глупый цветок.

— Я не понимаю тебя, онее-сама.

Тень выходит из полумрака. Тусклый свет вычерчивает золотистый левый глаз и белую розу на месте правого.

— Или… понимаю?

— Откуда мне знать? Тебе виднее.

— Неужели ты тоже решила выйти из Игры Алисы?

— Что? — резко разворачивается сидящая.

— О, так я ошиблась… Но все становится еще непонятнее.

— Не отходи от темы, Седьмая! Что значит — «выйти из Игры»?

— Именно то, что значит. Больше в Игре я не участвую.

— Почему? Ты что, решила предать Отца?