Книга непокоя

Жить кажется мне метафизической ошибкой материи, небрежностью бездеятельности. Я даже не смотрю на день, чтобы увидеть, что в нем есть такого, чтобы я мог отвлечься от себя и прикрыть словами пустую чашку моей нелюбви к себе, пока буду это записывать в форме описания. Я даже не смотрю на день и, согнув спину, не замечаю, светит ли солнце, или пасмурно снаружи, на субъективно грустной улице, на пустынной улице, по которой проходит звук людей. Я не замечаю всего, и у меня болит грудь. Я перестал работать и не хочу двигаться отсюда. Я смотрю на грязно-белую, сложенную по краям промокашку, что растянулась на почтенном возрасте наклоненного письменного стола. Я внимательно смотрю на разрозненные кляксы чернил, впитавшиеся в нее. Множество моих подписей наоборот и наизнанку. Точно так же какие-то цифры, тут и там. Бессмысленные рисунки, созданные моим невниманием. Я смотрю на все это, как невежда промокашек, с вниманием человека, высматривающего что-то новое, со всем бездеятельным мозгом, расположенным за мозговыми центрами, которые обеспечивают зрение.

Меня обуревает больше сокровенного сна, чем во мне помещается. И я ничего не хочу, ничего не предпочитаю и мне не от чего бежать.

100.

Я всегда живу в настоящем. Будущего я не знаю. Прошлого у меня уже нет. Первое тяготит меня как возможность всего, второе — как реальность небытия. У меня нет ни надежд, ни ностальгии. Зная то, чем была моя жизнь до сегодняшнего дня — столько раз и в стольких отношениях она была противоположна тому, чего я желал, — что я могу предполагать о моей завтрашней жизни, помимо того что она будет тем, чего я не предполагаю, чего я не хочу, что приходит ко мне извне и даже против моей воли? В моем прошлом нет ничего, что бы я вспоминал, испытывая бесполезное желание это повторить. Я всегда был лишь развалинами и видимостью себя. Мое прошлое — это все то, чем я не сумел быть. Даже ощущение минувших мгновений не вызывает во мне ностальгии: то, что ты чувствуешь, требует мгновения; когда оно проходит, страница переворачивается и история продолжается, но не текст.

Короткая темная тень городского дерева, легкий звук воды, падающей в грустный пруд, зелень подстриженной травы — общественный сад в почти что сумеречный час — в это мгновение вы для меня представляете всю вселенную, потому что являетесь полным содержанием моего сознательного ощущения. От жизни я хочу лишь ощущения того, что она теряется в эти непредвиденные вечера, под звуки чужих детей, что играют в этих садах, отделенных решеткой меланхолии от окружающих их улиц и обрамленных не только высокими ветвями деревьев, но и старым небом, на котором снова появляются звезды.

101.

Если наша жизнь была бы вечным пребыванием-у-окна, если бы мы так и остались, словно неподвижный дым, навсегда в том мгновении сумерек, что печалит изгибы гор. Если бы мы так и остались навсегда и дольше! Если бы, по крайней мере, по эту сторону невозможности мы могли остаться, не совершая действий, так, чтобы наши бледные губы более не грешили словами!

Смотри, как темнеет!.. Положительный покой всего наполняет меня злостью, чем-то, что отдает горьким вкусом устремления. У меня болит душа… Медленная струя дыма поднимается и рассеивается там, вдалеке… Тревожная тоска заставляет меня больше не думать о тебе…

Все так поверхностно! Мы, и мир, и тайна того и другого.

102.

Жизнь для нас — это то, что мы в ней воображаем. Для сельского жителя, для которого в его личном поле заключено все, это поле — целая империя. Для Цезаря, которому его империя все еще кажется маленькой, эта империя — поле. Бедняк владеет империей; великий владеет полем. На самом деле, мы владеем лишь нашими собственными ощущениями; их, а не то, что они видят, мы должны класть в основу реальности нашей жизни.

Это ни к чему не относится.

Я много мечтаю. Я устал оттого, что мечтал, но не устал от мечтаний. Никто не устает от мечтаний, потому что мечтать значит забывать, а забвение не тяготит, это сон без мечтаний, в котором мы бодрствуем. В мечтах я всего добился. Я также пробуждался, но какое это имеет значение? Сколькими Цезарями я был! А прославленные люди, какими они были мелочными! Цезарь, спасшись от смерти благодаря великодушию одного пирата, велит распять этого пирата, как только, разыскав его, сумел его захватить. Наполеон, составляя завещание на Святой Елене, оставляет наследство злодею, попытавшемуся убить Веллингтона. О величие, равное величию души косоглазой соседки! О великие мужчины кухарки из другого мира! Сколькими Цезарями я был и все еще мечтаю быть.