Книга о друзьях

Я заканчиваю эту главу о Фреде со слезами на глазах. Он был настоящим, незабываемым другом! Впрочем, я зря написал «был» вместо «есть». Он все еще жив и проживает сейчас в Англии, только теперь в Дорсете (на родине Томаса Харди). Мой сын Тони, который всегда втайне им восхищался, собирается навестить его в этом году. На этот раз Фред встретится не с дикарем-индейцем, а с милым, умным молодым человеком — побегом старого пня (то есть меня). Не исключено, что две Девы сумеют хорошо повеселиться!

Эпилог

Дорогой Джоуи!

Как тебе, наверное, известно, Анаис умерла около года назад. Перед смертью она оставила указания двум своим ближайшим друзьям переиздать ее «Дневники» именно так, как она хотела, перевести на английский ранние детские дневники и написать биографию, которая расскажет миру правду о ее жизни. Все это сейчас приводится в исполнение.

Тебе, наверное, интересно узнать, что эротическая книга, которую она придерживала до самой смерти, раскупается сейчас, как горячие пирожки. Она называется «Дельта Венеры».

И еще одно. Перед смертью она написала письмо своему первому мужу, Хьюго, прося прощения за все свои капризы, ложь, делишки, которые она обделывала за его спиной, — в общем, за все ее супружеские злодеяния, имя которым легион. К ее восторгу и soulagement[45], он ответил, что всегда любил только ее, даже будучи осведомлен о ее безумствах, поэтому прощать нечего. Все это напомнило мне о том, как она обошлась с тобой, как сама не сумела простить. А ты ведь всего лишь хотел, чтобы все, и она в том числе, знали, что ты ее любишь!

После смерти у нее осталось множество поклонников и обожателей. В основном это молодые женщины. Не знаю, что они подумают, когда узнают правду о ней. (Я же, узнав правду о поведении Кнута Гамсуна во время Второй мировой войны, ничего не изменил в своем отношении к нему. Все равно для меня он остается героем.)

Мы (ты, я, Даррелл) с самого начала знали все о лжи и изменах Анаис. Я уже писал в этой книге о «потере ее расположения». Не один ты получил такую жестокую отставку, были и другие. Но мне, Джоуи, больше всего запала в душу ее вопиющая несправедливость по отношению к тебе. В конце концов, в чем состояло твое преступление? В том, что ты рассказал правду о ней и ее отношении к людям? Так ведь ты сделал это без всякого злого умысла, чего она, к сожалению, признавать не пожелала. В любом случае вскоре весь мир узнает о ее лжи, крючкотворстве, двуличности. Я и сам, возможно, один из ее лучших друзей, отозвался о ней как об ужасной лгунье, ну или лукавой выдумщице — как кому удобнее. Я обсуждал эту часть ее натуры с самыми преданными и снисходительными ее подругами, и мы сошлись на том, что ее неспособность говорить правду проистекала из неспособности принимать реальность такой, какая она есть. Ей приходилось изменять мир, чтобы он подходил под ее видение. Ты помнишь, наверное, какое отвращение она питала к вульгарности, для нее это был худший из грехов. (Я уже писал здесь, что она даже отказывалась присутствовать на наших так называемых оргиях.) Из-за этого она была вынуждена написать свои «Дневники». В них все перевернуто вверх ногами.

Наконец я приближаюсь к главному пункту этого письма: почему бы нам не взять твою рукопись о ней и не поискать для нее издателя? В конце концов, это же не какие-нибудь сплетни, а книга, написанная с любовью и отдающая ей должное. Да, Джоуи, это просто «портрет с любовью», уж получше того, что я написал тут с тебя.

Время пришло. Ее «Дельта Венеры» держалась во всех хит-парадах несколько недель. Какая ирония — она, так не любившая вульгарность, заслужила посмертную славу книгой порнографических новелл!

К сожалению, я помню из твоей книги только некий привкус мистицизма, который ты придал ее существу. Тогда я, бывало, говорил сам себе (насмешливо):

— Да уж, Джоуи в таких делах сечет.

Ты действительно был гораздо ближе к пониманию ее натуры, чем я — ее ближайший друг. Теперь, вспоминая те годы, я вижу то часто появлявшееся выражение на твоем лице, которое свидетельствовало о том, какой же я бесчувственный американский чурбан. Обычно это случалось, когда я спрашивал тебя о каком-нибудь известном немецком писателе, на чье имя я наткнулся совершенно случайно. Ты обычно просто говорил:

— Это не твое, Джоуи.