Книга, обманувшая мир

Ссылаясь на такого-то пошиба источники, Солженицын пытается уверить читателя в правдивости историй, достойных Феклуши-странницы из «Грозы» Островского (а поверить им может только читатель, подобный Митрофанушке из «Недоросля» Фонвизина). Пишет наш автор, например, что в конце 20-х гг. «от Кеми на запад заключенные стали прокладывать грунтовой Кемь-Ухтинский тракт». И вот «рассказывают», мол, что однажды «роту заключенных около ста человек ЗА НЕВЫПОЛНЕНИЕ НОРМЫ ЗАГНАЛИ НА КОСТЕР — И ОНИ СГОРЕЛИ!» (т. 2, с. 54). А в другой раз (опять же «рассказывают») тоже за невыполнение нормы взяли да заморозили в лесу сто пятьдесят человек (там же). Итого — 250 заключенных-строителей как не бывало! В третий раз уже безо всякого упоминания о невыполнении нормы сообщается, что просто от нечего делать, для развлечения взяли и расстреляли за три дня 960 человек

(там же, с. 381–382). Интересно, кто же за погибших выполнял их норму и как строительство шло дальше, — или это никого не интересовало? Едва ли…

Если читатель думает, что на таких «рассказах» да «слухах» наш автор истощил свою фантазию, то ошибается. У него еще много чего в запасе. Например: «Прошел слух в 18-20-м годах, будто Петроградская ЧК и Одесская своих осужденных не всех расстреливали, а некоторыми кормили (живьем) зверей городских зверинцев» (т. 1, с. 492).

В 1918 г. Александр Исаевич едва родился и умел только титьку сосать да ножками от неудовольствия сучить, когда намокали пеленки, так что ужасающего слуха — а в ту пору еще и не такие байки кое-кто распространял о молодой власти — он тогда слышать и осознать не мог. Видимо, только этим и объясняется его неуверенность в данном случае! «Я не знаю, правда это или навет…» (там же). Не знает и за полным отсутствием фактов доказывать ничего не берется, но распрощаться с таким слухом (или собственной выдумкой) ему было бы ужасно досадно.

Но вернемся к нашим современным Митрофанушкам, которые немало сделали для того, чтобы превратить Солженицына в своего идола — по принципу «короля играет свита».

Орфей в аду

Говоря о «свите», кого же вспомнить первым? Может, С. Залыгина, разбившегося в доску, чтобы напечатать «Архипелаг» в «Новом мире» в 1989 г. и, благодаря этому, поднять тираж журнала до 1,5 млн., которые и не снились А. Твардовскому? Но это отдельная большая история[42]

. Мне кажется, очень полезно вспомнить фильм С. Говорухина «Александр Солженицын» (1992), переносивший нас в штат Вермонт, где тогда писатель жил в своем поместье. С этого фильма, собственно, и началась обработка мозгов неустойчивых членов нашего общества накануне «пришествия» героя в Россию.

Фильм вызвал много откликов в печати. Они были весьма разноречивы, порой даже истребляли друг друга. Но как ни разительны расхождения критиков в оценках и суждениях, в данном случае важнее и интереснее момент общности — то, в чем они близки, похожи. Ну, прежде всего, разумеется, в своих эпитетах и восторгах по адресу самого писателя. Например, вот «известинский» международник С. Кондрашов: «Властитель дум, неподкупная совесть наша <…> Великий человек-объединитель <…> Единственный в своем роде великий соотечественник <…> Один только и остался <…> Один остался <…> Один, господи <…>» Б. Любимов в «Литгазете»: «Огромная фигура <…> Огромная личность <…> Огромная воля <…> Любит народ <…>» Л. Аннинский в «Московских новостях»: «Великий Отшельник <…> Величие, очерченное молчанием <…> Наполняет мою душу трепетом сочувствия и болью восторга <…> Не учит, не пророчит — страдает. Как все». Кто-то выразился даже так: «Мне посчастливилось жить в одно время с ним». Прекрасно! Это нам с детства знакомо.

Шло необъявленное состязание. Если один говорил, что солженицынский «Март 1917 года» — «самое значительное, что вообще написано во второй половине XX века», то другой тут же перебивал, поправлял: «Александр Исаевич — самая значительная фигура не только русской литературы, но и всего общественного движения всего XX века». Третий бесстрашно молвил: «Не боюсь повториться: ярчайшая личность столетия…»

Широко распространилась легенда о том, что Солженицын «закалился в адском пламени XX века» (Константин Кедров, «Известия»). Тут обычно имеются в виду главным образом два обстоятельства: «он прошел сквозь ад Второй мировой войны» и «он прошел сквозь ад сталинских лагерей».