Книга Одиночеств

Мне как-то удалось вернуть эти тетрадки девочкам, как-то отбрехаться, как-то пробормотать, что, дескать, все хорошо, как-то не обидеть. У меня в ту пору был злой язык и вполне каменное сердце, но было ясно, что некоторые вещи нельзя делать. Например, бить ногами умирающих детей – что-то в таком роде.

Потом мне пришлось учиться читать свои ксерокопии, сидя не в последних, а в первых рядах: горячий шепот Наташи и Гали сводил с ума, отвлекал от привычных и уютных размышлений об экзистенциальном ужасе.

Но, в общем, как-то обошлось – для меня.

Эта книга посвящается Наде.

Уж она-то отлично знает, что бывают такие дни, события которых лучше бы записать подробно, слово в слово, близко к тексту, делу и телу, а потом вычеркнуть на фиг. Словно и не было ничего.

Впрочем, такие дни быстро проходят.

Хуже другое: я подозреваю, что такие жизни тоже бывают.

И даже часто.

И не удивлюсь, если почти всегда.

И вот это, конечно, пиздец.

Эта книга посвящается Ире,

которая придумала дивную телегу про жизнь человечью. Рассказывает она ее так:

Человек учится жить, как девочка учится вышивать.

Делает какие-то стежки неумелые, потом у него начинает что-то получаться. И вот уже вполне бойко вышивает крестиком и гладью, цвета новые добавляет, только не знает, какой узор должен быть. Тычется наугад, цветочек какой-нибудь норовит изобразить. Получается криво. Но что-то все же получается.

Следующий этап: человек вдруг видит, что на его куске ткани вычерчен нужный рисунок. Оказывается, нужно было просто приглядеться как следует. Ему становится совсем легко и просто: былое умение при нем, а проблем никаких – ясно теперь, куда каким цветом тыкаться. И вообще все ясно.

– Потом, – говорит Ира, – с некоторыми людьми случается, что их ткань снова становится чистой. Нет никакого узора больше. Тут впору растеряться, но былая сноровка спасает: осторожно, стежок за стежком, наш герой начинает вышивать новый узор, по собственному эскизу. У него получается. Иногда получается очень круто.

И вот, – заканчивает Ира, – наконец наш вышивальщик предстает перед некой «небесной экзаменационной комиссией».

«Смотрите, – говорит он, – вот мой узор! Правда клевый? Вам нравится?»

«Да, – говорят ему, – конечно. Замечательный у тебя узор. Убиться веником, как круто все у тебя вышито! Никогда еще не видели ничего подобного! Но, видишь ли, дружище, вообще-то мы тут собрались только для того, чтобы взглянуть на твою изнанку».

А на изнанке понятно как дела обстоят. Узелки, обрывки ниток, путаница сплошная. Рисунок вообще не различить.

Эта книга посвящается Т.,

который отлично знает, что воспоминания – волшебная голубая таблетка от «сегодня».

По счастию, нам обоим не нужны таблетки от «сегодня». Жизнеспособный организм должен справляться с сегоднем самостоятельно.

Эта книга посвящается М. К.,

которая сказала однажды: «Не люблю наркотики. Это слишком просто, как богу в церкви молиться».

Объяснила потом примерно так: в обоих случаях имеет место расчет, что кто-то другой возьмет на себя часть твоей ноши. А так нельзя. Сами, все сами.

Вот и я нос ворочу от такой помощи: ноша хоть и тяжкая, да моя. Мне и таскать ее за собой по свету, пока не приволочемся мы (я и мой груз) в землю обетованную, а стрелки хронометра нашего покажут обетованный час, станут отсчитывать обетованные минуты и секундами обетованными не побрезгуют.

(Никакой земли обетованной нет, конечно, для нас, но это пустяки, дело житейское, привычные мы.)

Зато пользы от таких как мы в хозяйстве – немерено.

Когда очередной обдолбанный, благоухающий не то клеем, не то ладаном, праведник препоручает заботу о делах своих небесной канцелярии, неужто думаете вы, будто ангелы и правда волокут его груз на собственном горбу, сокрушая хрупкие крылья, заливая огненным потом сияние своих ликов?

Фигушки.

Ваши рюкзаки подкладывают нам, верным ослам небесным. Считается, что справимся, не надорвемся – если уж все равно столько на себе тащим.

Мы, собственно, и не возражаем.

Да и замечаем не всегда.

Эта книга посвящается сумасшедшим бабушкам моего двора.

Их у нас не очень много. Всего-то четыре.

Одна сумасшедшая бабушка моего двора любит бегать за ползающими вокруг дома автомобилями и ругаться на них Страшным Матом. Она в общем безобидная, телесных злодейств не делает, камни не кидает, только орет: «Ебаный пидор, ебаный пидор!» Или просто: «Пизда, пизда», – ну, это если дама за рулем.

Некоторые собаки и детовладельцы бывают недовольны, но в общем радости от этой бабушки больше, чем печали.