Книга снобов, написанная одним из них

Пускай те штатские, что издеваются над подвигами армии, прочтут отчет сэра Гарри Смита о битве при Аливале[46]. Никогда благородное дело не описывалось более благородным языком. А вы все, кто сомневается, существует ли еще рыцарство, или же век героизма давно миновал, вспомните сэра Генри Хардинга[47] вместе с его сыном, «милым маленьким Артуром», которые скакали впереди войск под Ферозшахом. Надеюсь, ни один английский художник не отважится изобразить эту сцену, ибо кто у нас смог бы воздать ей должное? Во всей истории мира нет более героической и блестящей картины. Нет-нет, люди, которые совершают такие подвиги с таким блеском и отвагой и описывают их так скромно и мужественно, — эти люди не снобы. Родина восхищается ими, король награждает их, а «Панч», всесветный насмешник, снимает перед ними шляпу и говорит: «Боже, храни их!»

Глава XI

О снобах-клерикалах

После снобов-военных совершенно естественно возникает мысль о снобах-клерикалах, и ясно, что, при всем нашем почтении к духовному сану, однако же памятуя о нашем долге перед истиной, человечеством и английской публикой, мы никак не можем опустить такое обширное и влиятельное сословие в наших заметках о необъятном мире снобов.

Среди духовных лиц имеются такие, чье притязание на снобизм бесспорно, но здесь обсуждаться не может, по той же причине, по какой «Панч» не дает представлений в соборе из уважения к совершающейся в нем торжественной службе. Есть такие места, где он, по собственному признанию, не вправе поднимать шум, и потому он убирает свою ширму, заглушает барабан и умолкает, сняв шляпу.

И я знаю, что если найдутся такие духовные лица, которые согрешат, то сразу же найдется и тысяча газет, чтобы изобличить этих несчастных с криком: позор им! позор! — в то время как та же печать, будучи всегда готова шуметь и вопить, требуя отлучения немногих заблудших преступников, почему-то обращает очень мало внимания на множество добрых пастырей, на десятки тысяч честных людей, которые ведут христианский образ жизни, щедро жертвуют на бедных, сурово отказывая себе во всем, и живут и умирают на своем посту, не дождавшись ни единой хвалебной заметки в газетах. Мой любезный друг и читатель, хорошо бы и мы с вами могли сказать то же о себе; и позвольте шепнуть вам по секрету, entre nous: [48] я убежден, что из всех тех знаменитых философов, которые громче других осуждают пасторов, весьма немного сыщется таких, которые знали бы церковь потому, что часто туда ходят.

Но вы, кому доводилось слушать звон сельских колоколов, кто в детстве ходил в церковь солнечным воскресным утром; кому доводилось видеть, как жена пастора ухаживает за больным бедняком; как городской священник взбирается по грязным лестницам зловонных трущоб, делая свое святое дело, — не поднимайте крика, когда один из них оступится, не вопите вместе с чернью, которая улюлюкает ему вслед.

Это может сделать всякий. Когда старик Ной упился и сыновья застали его, то лишь один из них отважился посмеяться над отцовским позором, и это был далеко не самый лучший из его детей. Давайте и мы отвернемся молча не крича «ура», наподобие кучки школьников, из-за того, что какой-то юный бунтовщик ни с того ни с сего вскочил и ударил учителя.

Признаюсь, однако, что, если бы я помнил имена тех семи или восьми ирландских епископов, утвержденные завещания которых упоминались в прошлогодних газетах и которые скончались, оставив каждый около двухсот тысяч фунтов, — то я именно их с удовольствием поставил бы во главе моих снобов-клерикалов и произвел бы над ними некую операцию не менее успешно, чем, как я вижу из газет, мозольный оператор Эйзенберг — над его светлостью, высокопреподобным епископом Тапиокским.

И признаюсь, когда эти высокопреподобные прелаты подойдут к вратам рая с заверенными завещаниями в руках, признаюсь, мне кажется, что их шансы попасть… Но райские врата далеко, следовать туда за их светлостями несподручно, так спустимся же снова на землю, чтобы и нас, чего доброго, не обеспокоили там щекотливыми вопросами о наших собственных излюбленных пороках.