Книга снов

Раньше синестезию называли патологическим состоянием. Патологической застенчивостью, патологической чувствительностью, а для семьи все это – настоящее испытание. Такие дети постоянно орут, чуть что – плачут и вообще ведут себя странно.

Взрослыми они зачастую оказываются в пограничных состояниях или превращаются в полных шизофреников, страдают депрессиями, многие кончают жизнь самоубийством, потому что не могут больше выносить этот мир и то, как они его видят. Гиперчувствительные плаксы.

Если бы против этого имелась таблетка, я проглотил бы ее не задумываясь.

Когда я в первый раз проходил по залу нереальных, мне показалось, что их души источают свойственные им цвета. Вот так я вижу мир и с удовольствием отрекся бы от этой способности.

И вот я увидел этого мужчину на койке С7 и почувствовал… Совсем ничего.

Это было странно.

Такого со мной еще не случалось.

Но это правда: незнакомый мужчина лежал спиной на алюминиевой каталке, неподвижно. Вокруг него плотно сгустились тени. Лунные цвета. Глаза его были закрыты, и он ничего не источал.

Это «ничего» на какой-то странный, прохладный манер успокоило меня. Я осторожно присел на край койки.

По-прежнему ничего.

Мне стало легче. Если я ничего не чувствую, значит должен перестать скучать по отцу и мне не придется постоянно думать о нем, искать его везде и всюду. Значит, не нужно будет приходить сюда снова. Значит, мама будет довольна.

Но тут я увидел скубиду.

Скубиду изменил все.

Мой отец носил на запястье правой руки плетеный браслетик. Он был темно-синий, светло-голубой и оранжевый.

Я сделал его два года назад и подарил ему. По почте. Мама сказала, что он все равно никогда на наденет его. Сразу выбросит в мусорку.

Я поверил ей, как обычно, пусть даже и надеялся на противоположное. В конце концов поверил, что мой отец – именно тот человек, которого она всегда описывала. Грубый, эгоистичный, беспечный. Но вот он носит мой браслет. Носит дурацкий пластиковый детский браслетик в трех моих любимых цветах – ночи, моря и летнего утра.

Он его носит.

Не знаю, как долго я там просидел, пялясь на резиновый браслетик, эту дешевую поделку, которая все изменила. Знаю лишь, что глава отделения доктор Фосс – «Зови меня просто Фосси, дружок!» – подошел ко мне, положил руку мне на плечо и сказал британским гнусавым говором, что отцу повезло. Его череп пробит, но мозг уже не страдает от отека и кора больших полушарий едва ли повреждена.

Совершенно случайно мимо проходил Бог, который прорычал: «Валентинер, не верь ни единому слову мишки Фосси. Мы еще разок-другой прооперируем твоего отца, а потом посмотрим, насколько напортачили».

Бога зовут доктор Джон Сол, у него светлые волосы, широкие, как у гребца, плечи и бакенбарды, поэтому он похож на викинга; он глава НАСА, то есть Лондонского центра по изучению мозга. Когда он входит в зал отделения интенсивной терапии, где лежат нереальные, все санитары и все врачи женского пола смотрят на него, затаив дыхание. Его окутывает, словно невидимый плащ, серебристая прохлада. Все они верят, что он творит чудеса. Между собой называют его Богом, потому что он знает все. Даже то, что его прозвали Богом. А доктор Фосс, который носит зеленые вельветовые брюки, носки цвета карри, фиолетовые рубашки в мелкую клеточку и клубные подтяжки, – это его Дух Святой, он стрижется как Джон Клиз[6]

, каждый день после обеда пьет чай по полчаса и играет в викторину на своем смартфоне с обложкой в шотландскую клетку.

Вечером, после первого визита в больницу, я общался по скайпу со Скоттом, пока моя мама и ее муж Стив тихонько занимались сексом. Мой братишка Малкольм боялся, что ему снова приснится кошмар, и хотел во что бы то ни стало остаться у меня в комнате. Когда он уснул, это было, словно его душа скользнула в темноту по длинной-длинной лестнице. Я слышал ее шаги. Но по сравнению с моим отцом он был близко, совсем близко от поверхности, так что его можно было ощущать. Я рассказал Скотту о том, что отец «ушел». Скотт сидел на толчке. На вилле у Макмиллансов туалетов больше, чем комнат в таунхаусе моей матушки Марифранс. Мы живем в районе Патни. Скотт – в Вестминстере. Патни – это часы «Своч». Вестминстер – «Ролекс».

Мы загуглили «черепно-мозговая травма», «искусственная кома» и «кора головного мозга». Вернее, даже так: Скотт гуглил, а я пялился в темноту и вслушивался в его стремительное топтание по клавишам и глубокое дыхание Малкольма. Я думал о Скуби-Ду. И о том, что не могу почувствовать отца сквозь плотный ковер наркотических средств.

– Ого, у Михаэля Шумахера тоже была искусственная кома и черепно-мозговая травма, – зачитал Скотт. – Если люди сразу не умирают от этого, то…

– Заткнись.

Если не произносить вслух, то ничего и не произойдет. Нельзя такому произойти. Не сейчас. Не так.