Книга, в которой исчез мир

Он остерегся открыть книгу и тем более читать ее. Как только он брал ее в руки, перед его мысленным взором тотчас возникало безжизненное тело Альдорфа. От чтения Николая удерживал какой-то необъяснимый страх. В то время он решил дождаться реакции ученого мира. Но ученый мир вообще никак не отреагировал. Казалось, книга ни на кого не произвела ни малейшего впечатления. Появились лишь две незначительные рецензии. Это было все.

Успокоившись и уверившись, что книга не представляет никакой опасности, он в первый раз прочел эту книгу весной 1782 года. Чтобы прочесть ее один раз, Николаю потребовалось несколько месяцев. За первым чтением последовало второе и третье. Но он воспринял книгу так же, как и большинство его современников. Всеуничтожающая мощь главной мысли ускользнула от него. Мысль оказалась столь неброской и незаметной, что внедрилась в его сознание без всякого труда, так просто, что он и сам этого не заметил. Только много позже он убедился в том, что соответствующее место он подчеркнул еще при первом чтении книги, хотя в тот момент он не только не ухватил ее суть, но и вообще не понял. Для этого мысль была непомерно великой, слишком всеохватывающей. С самого начала понять все было равнозначно попытке охватить взглядом незнакомую панораму с высоты не покоренной до тех пор горы, не потратив многих недель на трудное восхождение. Но коль скоро человек попадал на эту вершину, то было уже невозможно не вступить во вновь открытую страну, даже если он догадывался, что старый, окутанный легендами континент, прятавшийся до сих пор под таинственными покровами, исчезнет при первом же соприкосновении с новым и чуждым. В этой книге исчез мир. Тот, кто прочитывал ее, неизбежно становился Колумбом своей собственной души.

Нет, не было никакого чуда в том, что мир так медленно отреагировал на книгу. Дело в том, что мир — живое существо, часть природы, которая хочет защитить от внезапной утраты жизненно важный мыслительный орган: мир застыл в шоковом состоянии. Иллюзия прежней цельности, старой полноты перестала существовать. Боль еще не пришла, но операция уже давно закончилась. Началось умирание.

Не надо бояться. Не надо бояться.

Снова и снова перечитывал Николай чудовищный тезис:

До сих пор принималось, что все наше познание должно быть направлено на вещи, на предметы как таковые; но все попытки составить представления о них на основе априорных понятий, чтобы тем самым расширить наше познание, при таких предпосылках разбивались в прах. Однажды нам придется попытаться понять, не сможем ли мы лучше справиться с задачами метафизики, если примем, что, напротив, сами предметы выстраиваются в порядок, согласно нашим о них знаниям…

Возможно ли это? Может ли так измениться мышление человека? Не отрезает ли такое мышление человека навсегда от мира? Не станет ли он в конце чуждым человеку, даже безразличным?

Предметы выстраиваются в порядок, согласно нашим о них знаниям?

Но тогда согласно чему выстраиваются наши познания?

Перестает существовать познаваемая, превосходящая человеческое разумение истина мира? Остается только одна истина наших представлений, согласно которым и выстроен наш мир?

Чем больше Николай размышлял об этом, тем больше очаровывала его непреодолимая обольстительная сила этой мысли. Она была неохватно, даже демонически велика. Какой человек, если предположить, что ему дано право решать, не погибнет, совершая попытку самому стать мерой всех вещей? Но кто, в самом деле, посмеет взять на себя ответственность за это? На каком основании? По какому праву? На основании каких предпосылок? Предметы выстраиваются в порядок, согласно нашим о них знаниям. Какое чудовищное утверждение! Эта мысль ни в коем случае не содержала познание, скорее она готовила решение. Однако кто был бы в состоянии взять на себя бремя такого решения? Не падет ли неизбежно человек под его тяжестью?