Книга, в которой исчез мир

Угасла? Николая очень удивило это слово. Но Циннлехнер закинул ногу на ногу и продолжил.

— Через несколько недель здесь не останется ни одной живой души. Альдорф припишут к Вартенштейгу. То, что это произойдет, стало ясно еще прошлой зимой. Слуг отпустят. Между прочим, меня тоже.

— Но почему должно было так просто исчезнуть графство Альдорф? — изумленно спросил Николай. — У Альдорфа не было детей?

— Напротив, три сына и одна дочь.

— И где же они?

— Из двоих старших один был убит на войне, а второй сошел с ума. Он живет в Вене, в доме призрения. Альдорф поместил его туда, а сам большую часть времени проводил при императорском дворе, чтобы быть ближе к сыну.

— А третий сын?

— Максимилиан? Да, его считали единственным оставшимся наследником. Однако в прошлом году он погиб в Лейпциге от несчастного случая.

Тон, каким Циннлехнер произнес последние слова, позволял угадать смысл того, что он сказал дальше.

— Несчастный случай — эти слова употребляют здесь, в замке. На самом деле он был убит. Убит каким-то студентом. Дело было во вражде между студенческими корпорациями. Суть распри так и осталась невыясненной. Но вы и сами по собственному опыту знаете, как это бывает в университетских городах.

Да, Николай знал. Однажды он неделю пробыл в Гиссене, где стал свидетелем свирепых потасовок и безудержного пьянства. В Вюрцбурге с этим обстояло намного лучше. Но Максимилиан фон Альдорф не был членом студенческой корпорации. Дворяне, конечно, сидели рядом с простолюдинами на лекциях, но вне университетских стен они жили в совершенно ином мире.

— Это страшно.

— Да, все было очень плохо. Эта весть потрясла здесь всех. Но то было лишь начало. Мария София, сестра Максимилиана, очень тяжело переживала смерть брата. Она заболела и тоже умерла.

Николай перебил аптекаря:

— Вы что, действительно так думаете?

— Ну да, вероятно, это звучит как бред сумасшедшего, но у всех в замке сложилось именно такое впечатление. София начала чахнуть с того момента, когда узнала о гибели брата.

— Ее лечили вы?

— Нет, я здесь никого не лечил. Этим занимался сам граф.

— Граф был врачом?

Циннлехнер язвительно улыбнулся.

— Ответ зависит от того, кого вы об этом спросите. Он считал себя универсальным ученым.

— А вы?

— Я? Мне было позволено лишь готовить настойки, которые он вычитывал в разных книгах.

— Он разбирался во врачебном искусстве?

— Тот, кто всю жизнь сидит на книгах, как курица на яйцах, и переписывается с учеными всего мира, не может не усвоить от них знания. Альдорф хватался за все. За любой обрывок знания, который попадался ему под руку. Он учился с утра до вечера, ставил опыты, приглашал к себе ученых, которые делились с ним своими познаниями. Он, конечно же, очень много знал, но…

Фраза осталась незаконченной. Николай ждал, но Циннлехнер предпочел удержать мысль при себе.

— Отчего все же умерла девушка? — спросил он наконец. Аптекарь пожал плечами:

— Этого я не знаю. Она медленно задохнулась. Но это была не обычная легочная чахотка. Она не кашляла. Это было медленное умирание. Медленное, но неотвратимое и безостановочное. Она просто угасла. В январе этого года.

Циннлехнер помолчал.

— Еще чаю? — спросил он.

Вероятно, ему доставляла удовлетворение сама возможность рассказывать Николаю обо всех этих делах, в его глазах даже появился некоторый блеск. Николай совершенно расхотел спать. Было, должно быть, около часа ночи, но эти быстро последовавшие друг за другом смерти зачаровали Николая. Неужели все это правда и его не подводит слух?

— Потом умерла еще и мать?

— Она пережила двух своих последних детей всего на шесть недель, — ответил Циннлехнер.

— Супруга Альдорфа?

— Да, Агнесс фон Альдорф.

Николай ждал. Сейчас этот человек наверняка расскажет ему, от чего или при каких обстоятельствах умерла эта женщина. Но аптекарь не стал ничего рассказывать. Вместо этого он снова заговорил о Максимилиане:

— Агнесс фон Альдорф боготворила своего сына. Она понимала, что это ее единственное удавшееся творение. Ее первенец погиб в семнадцать лет, второй был безумен, дочь стала постоянно погруженной в себя меланхоличкой. Нет никакого чуда в том, что все свои надежды она возлагала на Максимилиана. Да и сестра любила его чрезмерно, она принимала живейшее участие в самых незначительных событиях в его жизни, так что она, можно сказать, не жила собственной.

Он внимательно посмотрел на Николая и вдруг спросил:

— Верите ли вы в то, что человек может умереть от душевного потрясения?

Николай был весьма удивлен таким поворотом в речах Циннлехнера.

— Душа — это не орган, — осторожно ответил он. — Во всяком случае, ее нельзя измерить. Именно поэтому нельзя делать на эту тему определенных умозаключений.

Циннлехнер усмехнулся.

— Альдорф однажды попытался проделать этот опыт с дюжиной кроликов, — сказал он. — Он тщательно взвешивал их, а потом сворачивал им шею, после чего снова взвешивал.

Николай онемел.

— И… что?

— Он хотел узнать, сколько весит душа.

— Но… у животных вообще нет души.

— Да, именно к такому выводу он в конце концов и пришел. Все это, должно быть, написано где-то в бумагах, которые вы видели наверху.