Книга волшебных историй (сборник)

И уже до утра Леон не заснул ни на минуту. Встал, оделся, долго сидел в кухне, не зажигая лампы, то и дело вскакивая и высматривая в окно предрассветную, погруженную в сонный обморок улочку, – монастырскую стену напротив, желтую в свете навесных фонарей.

Вошел в гостиную, где на льдисто черной крышке «стейнвея» заоконный свет лепил рельефы двух серебряных рамок с фотографиями: юная Эська с бессмертным кенарем, и – послетифозная, в рыжем «парике парубка» Леонор Эсперанза, – глубокий и тайный колодезь, что-то запретное, смутное, нежное…(он говорил себе: политональное) между двумя этими, давно минувшими лицами; бездна, из которой извлечены были его имя и образ.

Он повторял себе, что дольше так тянуться не может, что бездействие и обоюдное их молчание смертельно опасны, что время не ждет: их непременно выследят – если не мясники Гюнтера, то уж вострые слухачи и следаки конторы – за милую душу.

И с чего это ты, жестко спросил он себя, с чего ты взял, что дела конторы тебе дороже и ближе, чем твоя – наконец-то встреченная! – твоя, твоя женщина?!

Нет, моя жизнь не станет вашей мишенью. Никаких уступок! И Айю вы не получите!

И уже вновь чувствовал, что готов ко всему: сопротивляться, пружинить и ускользать. Если понадобится – лгать и шантажировать. Если придется – убивать.

Утром был совершенно готов к разговору…

Долго стоял под душем, запрокинув лицо, будто вспоминая – для чего вообще сюда забрался. Тщательно, не торопясь, побрился, натянул тонкий черный пуловер и черные джинсы – любимый рабочий прикид, в котором обычно репетировал (хотя знал, что ждет его отнюдь не репетиция, а один из решающих в жизни выходов

). Глянул в зеркало и отшатнулся: лицо какое-то костяное, диковатые гиблые глаза…М-да: герой-любовник, иначе не скажешь.

Айя все спала… И пока готовил ей завтрак, Леон напряженно размышлял только над тем – как проведет их двухвесельную лодочку в фарватере опасной беседы; с чего начнет немыслимо трудный разговор… что сможет рассказать, а что должен скрыть. О чем будет ее умолять, какую отсрочку выпрашивать.

Он готовился к разговору. И все же – как это отныне всегда между ними будет, – опоздал!

Она вышла из спальни – тоже полностью одетая. Так стеснительная гостья в чужом доме для любого прошмыга по коридору в ванную облачается чуть ли не в парадный костюм, включая перчатки и шляпу.

Он поднял голову и опешил. И она растерялась, увидев его одетым, выбритым, чужеватым: оба вышли друг к другу, как переговорщики в судьбоносном процессе между двумя государствами.

– Ты… что это? – озадаченно спросил он. – Куда собралась?

– А ты – куда? – в ответ спросила она. И стояли оба, как тогда, на острове – чужие, но одного роста, незнакомые, но с одинаковым выражением в глазах: настороженно оглядывали друг друга, – два беспризорника в опасном и враждебном мире.

И разом она побелела, будто в эту минуту узнала и решительно приняла какую-то безысходную весть.

– Присядь… – сказала. – Леон, я тебе… несколько слов… а иначе…

Молча сели друг против друга за столик размером с поднос в рабочей столовой судоремонтного завода города Одессы. И Айя заговорила, запинаясь, смолкая, выпаливая по два-три слова… не помогая себе, как обычно, своими руками-певуньями, а пряча их на коленях, заталкивая между колен, и там, под столом, ломая, выкручивая пальцы, заставляя их молчать.

– Я поняла, что должна уехать, – сегодня, сейчас… Подожди, дай сказать, а то… а то я заплачу раньше времени, я же плакса. Родной мой… видишь, как все у нас получается… Молчи!!! – вскрикнула высоко, страдальчески, будто палец прищемила. Неожиданно для себя заговорила быстро, сосредоточенно, задыхаясь и торопясь: – Вот я уже как бабушка моя… Но я просто не имею права подставлять тебя, это подло… Погостила у тебя, отдохнула от вечного ужаса, измучила тебя совсем… Спасибо тебе! А дальше – буду сама, пока получается… А то тебя убьют вместе со мной.

Она глубоко прерывисто вздохнула, подняла на него глаза.