Книга живых

Въехать во двор не давали массивные кованые ворота. «Лексус» остановился перед ними и требовательно посигналил. С той стороны ограды показалась бородатая фигура в камуфляже и военной фуражке с красным околышем. Каражан на пальцах показала, что ей надо заехать во двор. Казак начал медленно возиться с замком и наконец распахнул обе половинки.

Они въехали на широкий задний двор, в глубине которого видны были деревянные ворота хозяйственных построек, а на аккуратно размеченном асфальте стояло несколько разномастных машин. И первым в ряду — огромный черный «Лендкрузер-200».

С заднего крыльца навстречу им спустился круглолицый пожилой мужик. Верх — пиджачный, а низ — казачий (штаны с лампасами). Дубравин вглядывался в чем-то знакомое, оплывшее лицо, и наконец в памяти всплыло: да это же Мишка Куделев!

«Боже ж ты мой! — думал он. — Десятилетия прошли с тех пор, как мы работали в автомобильном журнале. И на тебе, на склоне лет!..»

Он не успел додумать, что на склоне лет и надо ли ему радоваться или печалиться этой встрече. Его рука уже оказалась между двух холодных ладоней Куделева.

«Однако ж как потрепала его новая жизнь! Какой он был лощеный во времена советские. Каким убежденным секретарем нашей парторганизации был! А потом — помощником министра! И теперь… Казачий адъютант. И у кого? У Филиппова!»

И Дубравин приобнялся с хлопотливым Куделевым. А тот уже пригласил их в культурный центр и через пару коридоров, через маленькую приемную проводил в кабинет хозяина.

Сам хозяин, как и на портрете в журнале, встретил их при полном параде. В белом свитере и в форменных казачьих генеральских брюках с красными лампасами. Он сидел за добротным столом с золотой ручкой в правой руке, при золотых часах и золотом браслете на левой. Рядом на столе лежал инкрустированный золотом смартфон.

А лицом Юрка почти не изменился, только округлилось оно: тяжелые надбровные дуги, узкие голубовато-выцветшие глазки под ними, реденький пушок белобрысых волос на голове. И такие же жидкие, белесые небольшие усы. Одним словом, не красавец. Но вся фигура — подтянутая, жилистая, без лишнего жира, словом, мышцы, натянутые на ширококостный скелет.

«Время его не берет», — думал Александр, пока Филиппов, встав из-за стола, делал несколько шагов им навстречу. Рукопожатие его было крепкое, даже избыточное, словно испытывающее, старающееся причинить боль, так что Дубравину пришлось тоже напрягать ладонь.

— Сколько лет, сколько зим! — заговорил Филиппов. — Вот так вот мы живем! В казачестве!

Присели. Каражан притихла, а между мужиками пошел обычный разговор: где был? чем жил? чем занимаешься сейчас? Хотя по тому, что Юрка не вслушивался, Дубравину стало понятно: «Справки навел. В Интернет заглянул. Так что все чин чинарем. Всяк сверчок знай свой шесток. Интересно, если бы я не был крутым издателем, так сказать, владельцем газет, заводов, пароходов, стал бы он со мной встречаться и рассыпаться в любезностях? Вряд ли! Хотя кто знает… К старости все мы становимся сентиментальнее».

— Так ты, значит, в казаки записался? Да как это получилось? — искренне удивился Дубравин.

Юрка потянулся за столом, разминая могучие плечи:

— Когда в девяностом стало уже понятно, что эта власть долго не продержится, матушка рассказала мне, что я внук большого сибирского казачьего атамана, расстрелянного большевиками в двадцатом году. Я-то этого не знал. Почему не знал? Да потому, что боялась она за меня и не говорила. Зачем бередить душу? Да если еще где-нибудь всплывет, то и карьеру не сделаешь. Так вот и молчали всю жизнь. И там, в Сибири, молчали. И здесь, в Алма-Ате, тоже. Я, когда всю историю рода узнал, сначала просто удивился. А потом стал думать обо всем этом. Начал к казакам прибиваться поближе, знакомиться. Так вот получилось. Ну а потом уже записался в казачью организацию. И продвинулся. Вырос до генерала…

Дубравин (по матери тоже из казаков) был знаком с этой темой. Но не пошла она у него. Потому что оторвался от корней. В те годы, когда движение только зачиналось, он уже был в Москве. Строил холдинг, делал федеральную газету. И ему было недосуг. С российскими казаками он познакомился, перебравшись в Черноземье. Но в это время его захватил «русский вопрос», и казачьи дела, проблемы и достижения казались ему не слишком важными на фоне тех задач, которые стояли перед всем народом. А просто числиться и вместе со всеми горланить по каждому поводу «Любо!» он не захотел. Но к казачеству относился любовно и считал казаков субэтносом русского народа, в котором воплотились его лучшие черты: инициативность, способность к самоорганизации, взаимовыручка. Вообще в казаках чувствовал живую кровь.

Но, как говорится, не случилось!

Так что Филиппов его приятно удивил.