Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями

Объяснение этому простое: переписка в основном посвящена советскому времени.

Людмила Евгеньевна много и с заметной брезгливостью говорит о мерзостях советской власти, в итоге, совершенно непрошеное, возникает ощущение, что Ходорковского посадили году эдак в 1972-м.

Но ведь это не так.

Письма Людмилы Евгеньевны пестрят упоминаниями «Архипелага ГУЛАГа», КПСС, КГБ (Улицкая, правда, называет эту организацию ГКБ – что расшифровывается как городская клиническая больница) и т.п., и т.д.

Писательница считает необходимым рассказать о том, что считала для себя недопустимой любую общественную деятельность в Советском Союзе, и искренне удивляется, что Ходорковский вел себя иначе, – последний был активным комсомольским лидером, работал в государстве и на государство.

«Вы, – удивляется Людмила Евгеньевна, – удачно встроились в тогдашнюю машину, нашли в ней свое место. <…> Особенно трогает невинность, с которой молодой человек готов пойти хоть в “оборонку”, потому что родину надо защищать».

Нас в данном случае тоже несколько озадачивает то, что Людмилу Евгеньевну тронула готовность молодого комсомольца Ходорковского идти в «оборонку» – что, судя по контексту, является в понимании Улицкой поступком, мягко говоря, странным, если не сказать диким.

Верно ли мы поймем Людмилу Евгеньевну, если сделаем вывод, что оборонка Советскому Союзу была не нужна вовсе? И работать на обороноспособность этого государства могли люди только морально ущербные? А защищать его в случае агрессии другого государства – готовность защищать – тоже ни в какие ворота?

Неправдой будет сказать, что событиям новейшего времени в переписке не уделено внимания вовсе: нет, там упоминаются и Ельцин, и Гайдар, и олигархи – и не самым лучшим образом оценивает их деятельность Улицкая.

Но это все как-то мельком, будто петитом.

Объяснение такому раскладу, конечно, лежит на поверхности: писательница хочет понять и проследить жизненный путь своего собеседника, разобраться, проще говоря, как дошел он до жизни такой невеселой.

Но, разбираясь с прошлым, иные из нас увязли в нем настолько сильно, что до настоящего так всерьез и не добрались (едва-едва дотянулись рукой до Ельцина, посетовав на то, кого он взял в свои преемники, и остановились на этом месте как вкопанные).

В одном из рассказов замечательного писателя, эмигранта первой волны Гайто Газданова описывается семейная, уже немолодая русская пара «из бывших», живущая в Париже.

Газданов с присущей ему иронией отмечает, что супруги ежедневно говорят и спорят о политике, но касаются событий как минимум двадцатилетней давности, скажем, деяния Победоносцева обсуждают как самую насущную реальность. Но при этом революции 1917 года в их представлении вроде как и не было: она им непонятна и странна.

Надо сказать, что подобные аберрации мировосприятия сплошь и рядом происходят в наши дни с представителями, так сказать, творческой либеральной интеллигенции.

Не раз и не два на литературных семинарах и совместных творческих встречах размышлял я о чем-то подобном, слушая своих старших коллег или слушая радио, глядя в телевидение или просматривая печатную прессу, нет-нет да и встретишь человека, который на прямой вопрос о происходящем ныне в стране начинает свой ответ со слов: «Эта мерзкая советская власть…», а заканчивает его утверждением: «Ничего в жизни я так не презирал, как советскую власть…»

Ну хорошо, мерзкая, презирал – но разве об этом речь?

Слова о том, что «пока мы не истребим в себе советское наследие, у нас ничего не получится», уже не работают: что вы, ей-богу, без малого четверть века прошло с тех пор, как нет никакой советской власти. Наследие было в пух и прах развеяно еще году в 1990-м, когда полстраны эту власть истово ненавидело.

Сегодня, призывая избыть в себе «советское наследие», мы смотримся столь же, и даже более, карикатурно, как и большевики, добрые полвека сравнивавшие свои экономические достижения с 1913 годом, а все неприятности валившие на «наследие царского режима».

Максим Кантор в своей книге «Медленные челюсти демократии» точно подмечает, что раз уж мы решили ассоциировать коммунизм со Сталиным или, скажем, с застоем, то никуда не деться от того, что российская демократия – это, собственно, то, что мы вокруг себя видим ныне. И если российские либерал-демократы чуть что приносят любым «красно-коричневым» в качестве зеркала «Архипелаг ГУЛАГ» («…полюбуйтесь на то, что вы натворили со своим социализмом!») – то уж будьте добры сами на себя полюбоваться, внимательно осмотрев ландшафт в текущем году: это все вами сделано, это вы так выглядите.

Возможно, Людмила Улицкая стремится избежать слишком прямолинейных вопросов о современности просто из опасений осложнить и так непростое положение Ходорковского.

Но что-то подсказывает, что эти вопросы почти никто и не хочет задавать – ни политзаключенным, ни себе.

Лучше еще раз атаковать мельницу бездарного советского прошлого – хотя и мельницы никакой нет, и возможность возвращения в Россию социализма кажется иллюзорной, и прежние коммунисты вымерли как вид.