Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями

Дуня – человек высокого качества. Представления не имею, что там у нее с генеалогией, но это безусловно белая кость, даже если все смирновские предки были натуральным пролетариатом.

Белая кость, и отсюда ее повадки – хотя в данном случае уместней сказать «манеры», – и ее обостренная человеческая гордость, и вполне себе неженская смелость, порой кому-то кажущаяся чуть ли не наглостью или безбашенностью.

Вы смотрели смирновскую экранизацию «Отцов и детей»?

Это не только самая сильная киноработа, увиденная мною в последние годы, но и, насколько мы можем судить, картина, где дворянская жизнь показана с каким-то органическим, внутренним знанием.

Это как будто о себе и о своих близких снято.

Хотя и режиссерская ипостась Авдотьи Смирновой, пусть и самая важная на сегодня, – далеко ведь не единственная.

Ее, насколько знаю, буквально упросили собрать разнородную эссеистику в книжку «С мороза» – найдите, если не видели, и сразу поймете, что она могла бы стать дельным литературным критиком (не помню ни одного случая, чтоб ей отказывал вкус), а могла б – отличным эссеистом (тут недавно выходили псевдомемуары российских политиков и общественных деятелей – так мне показалось, что Смирнова написала свою часть лучше и смешней, чем трое других авторов, я в том числе).

А еще я читал прозу Смирновой, ее публиковали в каких-то питерских альманахах. Я совершенно не заметил, как там, в этих рассказах, обстоят дела с архитектурой и словесной походкой – по-моему, все было в порядке, – зато я помню, что к финалу каждого рассказа у меня разгонялось сердце и леденели пальцы.

Насколько я могу судить, Смирнова именно так чувствует жизнь – как будто холод и жар мира полноценно отражаются в ней самой.

Представления не имею, как ей живется на таких температурах.

Мы познакомились с ней на съемках программы «Школа злословия», обменялись телефонами, через полчаса Дуня написала SMSку, что пора уже встречаться и дружиться.

С тех пор дружимся.

Как всякому представителю мужеского пола, мне сложно просто оценить человека – в этой оценке я неизбежно должен присутствовать сам.

Так вот, быть может, я совершил в последние годы несколько глупых поступков, но если б не было Смирновой – их было бы куда больше.

Я сроду не спрашивал у нее никаких советов – но само знание о том, что мои закидоны и выходки могут быть известны Авдотье Смирновой, заставляют относиться к себе трезвей и внимательней.

Мы однажды отдыхали все вместе – с моей семьей, с моими детьми – в каком-то большом и незнакомом кафе. Я почему-то запомнил, как мои совсем еще маленькие чада – лет тогда около четырех и пяти соответственно, – решив исследовать окружающие ландшафты, уверенно отправились за помощью к Дуне, которую видели первый раз в жизни и знали часа полтора как.

Ну, что сказать: я понимаю своих детей.

Я никогда не бываю за них спокоен в абсолютной степени – но когда они в тот вечер разговорчивой такой троицей куда-то убрели, мне было спокойно за них настолько, насколько это возможно.

Авдотья надежный человек.

Мой друг.

Мастера

Александр Проханов

Пепел

(М. : Эксмо, 2011)

Проханов написал очередной роман.

Я читал все его романы, какие-то очень люблю, какие-то не очень, но в любом случае считаю Александра Андреевича большим русским писателем. На том и стоим. Как говорится, кто на нас с Данилкиным.

Проханов придумал свой стиль, где наличествует зрение, различающее многоцветное буйство красок и редкие оттенки, где изысканный даже не вкус, а слух и нюх соседствует с нарочитым примитивизмом, переходящим в безыскусность и торопливость. Проханов начинает свои творенья как чудесные фрески, потом берет малярную кисть и мажет, где не закрашено, будто по забору – жирными, неровными мазками, затем бросает и эту кисть и макает в краску руку, доделывая картину так – пятерней.

Можно обвинить Проханова в отсутствии психологизма – но у него психологизм особых свойств. Представьте себе мясника, который сначала режет животных, а потом разделывает их. Он тоже в некотором смысле психолог, однако цель его другая.

Проханов в конечном итоге работает не с людьми, а с эпохами, всякий раз под его пером превращающимися в огромные мясорубки. У него не персонажи, а бесы и праведники. У него в героях оказываются целые страны и континенты, которые тоже кромсают, режут, делят, рвут. Рай и преисподняя у Проханова всегда где-то рядом. Шаг в сторону, и ты в раю, где цветут цветы и все благоуханно… шаг в другую сторону – и ты в аду и весь завален чужим окровавленным мясом.

Проханов взял на себя огромную задачу: текущую историю немедленно претворить в миф. Захватили Трою или сдали – поэма должна быть готова немедленно, пока дымятся головешки.

Оттого пишущего Проханова я представляю не за столом с гусиным пером, а в фартуке, забрызганном красками вперемешку с кровью.