Кое-что о «славянском единстве»

Генерал Антон Деникин, будучи уже в эмиграции, говорил, что если бы он знал, что красные сохранят и приумножат империю, никогда не стал бы против них воевать. Но через 70 лет после окончания гражданской войны случилось неизбежное – империя рухнула. Марксизм, сумевший на десятилетия затормозить процесс, не оказался универсальной отмычкой ко всем историческим проблемам. Вместе с ним канули в Лету и пролетарский интернационализм, и классовая солидарность, и всемирно-историческая миссия по созданию МССР (Мировой Советской Социалистической Республики). Довлевшая над обществом идея классового родства оказалась фантасмагорией. И тут весьма пригодилась столь презираемая марксизмом расовая идея, идея кровного этнического родства. Идея старая, но многократно, хотя и с разной степенью эффективности, испытанная в российской политике. Однако говоря о традиционности этой идеи как средства осуществления политических интересов российского государства, следует помнить, что речь идет примерно о двух столетиях (с конца XVIII до конца XIX). Еще в XVII ст. в Москве – 'третьем Риме' относились к славянским делам с совершеннейшим равнодушием. И лишь в конце XVIII ст., когда в связи с выходом к Черному морю у России появилась своя балканская и средиземноморская политика, славянская идея заинтересовала Петербург. Государственные мужи из окружения Екатерины II ощутили, что идея сия может быть для российского могущества перспективной.

Действительно, перед их взором брезжил заветный Константинополь (недаром в доме Романовых одного из отпрысков мужского пола обязательно называли Константином, с заявкой на будущее, так сказать!)

Значительную часть населения Османской империи составляли славянские народы. Не использовать их в своих интересах было бы неразумно. Сами же по себе, вне российских политических прожектов, эти народы вызывали у петербургских вельмож интерес не больший, чем собственные крепостные.

В 1848 г., когда в Центральной Европе вспыхивают национально-освободительные революции, в Петербурге возникает специфический интерес к 'австрийским славянам' как к орудию деструкции Австрийской империи. Правда, вначале, руководствуясь своей, признанной Священным союзом, ролью жандарма Европы, российский монарх не придумал ничего лучше, как штыками солдат фельдмаршала Паскевича спасти от краха 'лоскутную' империю. Воистину, 'хотели – как лучше, а получилось – как всегда'. После позорного поражения в Крымской войне, Россия нуждалась в военно-политическом реванше. В этом свою роль должны были сыграть и балканские славяне. Такая политическая конъюнктура вызвала в русском обществе обостренный интерес к проблемам славянства. Почти как сегодня появились всевозможные 'славянские' общества, кружки и объединения. Славянство очередной раз стало модным. Поразительно, но тексты того времени мало отличаются от того, что можно прочитать в современных газетах определенной направленности. То же самое стремление подчинить всех славян интересам одного государства и его элиты. Но как и сегодня, находились в русском обществе честные люди, не боявшиеся указать на 'одежду короля'. Например, философ Владимир Соловьев: 'Лучше было бы совсем промолчать о 'славянской идее', нежели выставлять ее только для того, чтобы сразу же подменить ее основами российской истории, то есть заранее признать все другие славянские народы безликим и пассивным материалом для русской национальности'. И далее, указывая на российских патриотов из газеты 'Московские ведомости', Соловьев писал: 'Наши 'сокрушительные' патриоты тоже стоят за объединение, но лишь в тамерлановском понимании. Для них единство означает уничтожение отличий, а вероисповедание служит им только как знамя враждебности и орудие уничтожения: Нет на всем огромном пространстве Российской империи такой религиозной и национальной разновидности, которая не подлежала бы выкорчевыванию во имя тех самых высоких начал нашей веры и народности, на которые указывают ораторы славянского общества'.

Хочется привести еще один сильный тезис русского философа. Говоря о русификации покоренных империей народов, он отмечал: 'Эта система гнета… как она ни плоха сама по себе, становится еще значительно худшей от того вопиющего противоречия, в котором она пребывает по отношению к великодушным освободительным идеям и бескорыстному покровительству, на которое российская политика всегда заявляла свое преимущественное право. Эта политика по необходимости пронизана лживостью и лицемерием, что лишает ее всякого престижа и делает невозможным любой устойчивый успех. Нельзя безнаказанно написать на своем знамени свободу славянских и других народов, отнимая в то же время свободу у поляков, религиозную свободу у униатов, гражданские права у евреев'.