Кофемолка

Что уж там, давайте я вам ее формально представлю. Нина Ляу была красива, я полагаю, — красива красотой узоров в калейдоскопе, центробежного разброса капель пролитого молока, лучиков солнца, преломленных в гранях стеклянной пепельницы: каждую минуту в ней что-то мерцало и изменялось. В один момент ее красота концентрировалась в пряди волос, косо падающей на лоб смелым мазком на монохромном холсте. Она откидывала эту прядь с глаз, и на долю секунды центром ее красоты становилось движение легкой руки. Она одевалась, по ее собственным словам, как «из рекламной брошюры колледжа», в крахмально-белые и мягкие бежевые тона, узкие юбки и кашемир, но при этом любила разбивать строгость своих ансамблей инфантильными причудами: здесь пластмассовое кольцо, выигранное в тире, там мультяшная заколка. Таким был и ее характер — безупречно строгий фасад с еле заметной трещинкой уязвимости.

У трещинки было имя — Ки Ляу. Нина была богата; в менее раскрепощенные времена наш брак можно было бы назвать мезальянсом. Выражаясь точнее, она происходила из богатой семьи. Если же быть совсем точным, богатой была ее мать. Ки — краткое, как удар рапиры, имя подходило к ее остроплечей осанке настолько четко, что смотрелось практически логотипом — была одним из ведущих юристов Калифорнии в области развода и наследственных прав. Она родилась в семье баба-нёня, или малайских китайцев, переехавших в Сан-Франциско в 1930-х годах, и выросла под бременем долга — обеспечить своему клану первый американский успех. Именно это она и сделала, методично выстроив себе солидную, монотонную, обеспеченную жизнь. Все, что я узнавал от Нины о ее матери, носило отпечаток безжалостной эффективности. Решив, что пора завести ребенка, Ки вышла замуж за сингапурского дипломата, родила Нину меньше чем через год после свадьбы и профессионально развелась. Когда Нина устроила легкий подростковый бунт в полагающемся возрасте, лет в тринадцать, Ки недолго думая отправила ее в частную академию Крэншо — ход, соединявший в себе заботу о будущем дочери (Крэншо — одна из самых престижных школ-интернатов в стране) с наказанием (она находится в Детройте). До того как я познакомился с Ки, она представлялась мне некоей фантасмагорической смесью свергнутой императрицы с гаишницей. Когда мы наконец встретились, я понял, что был прав.

Нина ни разу не видела своего отца; она знала только, что он недолго работал в консульстве Сингапура в Сан-Франциско. В свое время я подталкивал ее разыскать его, руководствуясь скорее собственными романтическими представлениями о стройности сюжета, чем настоящей заботой. Она меня не послушалась, и, пожалуй, к лучшему. Однажды, в конце длинного трансконтинентального телефонного разговора, Ки мимоходом сказала: «Кстати, милочка, ты только не расстраивайся. Похоже, твой отец умер. В „Кроникл“ был крохотный некролог». Дочь не столько повесила, сколько уронила трубку. Впрочем, будучи Ниной, Нина уже взяла себя в руки к моменту, когда трубка приземлилась. В тот вечер у нас не было серьезного разговора, лишь пара тихих полночных всхлипов из-под одеяла, которые, возможно, мне просто приснились.

Следующий день принес мобильный телефон «Верту» в черной коже, выпущенный ограниченным тиражом для магазина «Нейман Маркус», — гостинец от Ки. Нина дала ему отслужить год гарантированного консьерж-сервиса в ящике стола.

Ки дарила подарки агрессивно, почти воинственно. Ее щедрость символизировала все, что угодно, кроме щедрости как таковой: все родичи Ляу — у Нины был легион разбросанных по миру тетушек, дядь и кузенов — жили под лавиной ее подачек, подсев на бесплатные роскошества, которыми она их стратегически закидывала или обделяла. (Обратной стороной этого было неумение Ки принять подарок. Я однажды послал ей антикварный судебный молоток, найденный на загородной барахолке. Она прислала его обратно с запиской, гласящей: «Дорогой, я адвокат, а не судья. Для художественной натуры разница, наверное, невелика. Привет Нине».) Большинство ее подношений были рассчитаны на то, чтобы натравить одного родственика на другого либо консолидировать временный союз против чужака. Изначально я был одним из таких чужаков. Теперь мы жили в одном из ее подарков. Западная 82-я улица между Коламбус-авеню и, если желаете знать, Центральным парком. Разумеется. Разумеется. [3]