К глазам подступают слезы. Я так и вижу, как она склонилась над тетрадкой, которую всегда носила с собой, и рисует для маленького мальчика – стрелы, и фигурки, и объяснения. Где все эти тетрадки, в которых она так прилежно писала? Только так она могла рассказать нам о своих желаниях, иначе ей приходилось гримасничать, и топать, или хитро щуриться, когда она нас дразнила. Отцу эти жесты и гримасы казались постыдными, Лайонела они смущали, Бенджамин не обращал на них внимания.
– Очень полезные вещи, бечевка и клей, – говорю я. – А она ее тебе дала? Картинку?
Тоби хмурится и трясет головой.
– Она любила рисовать.
Он пытается разжать мой кулак, достать ключ.
Я убираю руку. Крепче сжимаю ключ. Меня мутит. Не знаю почему. В сундуке только одежда и, может быть, одна-две безделушки. У нее ведь и не было ничего своего. И там могут быть все ее тетрадки.
Или азбука. Или учебник по астрономии, по которому она сверяла карты звездного неба.
– Я пока не решаюсь его открыть.
Лицо Тоби вытягивается от разочарования, будто я спрятала от него подарок. В конце концов, разве для него это не так? Такая же коробка с игрушками, как в его комнате, только побольше. Внутри сокровища. В сундуке все, что у меня осталось от Алисы, и я пока не готова разобрать его и сказать, что в нем – сокровища, а что – мусор.
– Иди спать.
Глава 10
Ночью небо грохочет о своих горестях. Атмосфера наэлектризована и не знает покоя. Как и наш дом. Я меряю гостиную шагами, поглядывая на зеленоватое небо и плетеную изгородь, когда поднимается порывистый ветер. Оконные стекла дребезжат. Я проверяю защелки – плотно ли закрыты?
Наверху ссорятся Кэти и Лайонел. Она тарахтит, он будто отбивает слова молотом. Они замолкают и начинают заново, ссора набирает обороты, как паровозик, который Тоби катает по железной дороге. Металлические колесики на несмазанных металлических осях. Снова и снова по кругу.
В столовой звон стекла: что-то разбилось. Я иду по коридору, лестницу окутывает дрожащий свет масляной лампы. На площадке стоит Лайонел, его узловатые колени торчат из-под ночной сорочки.
– Что это было?
– Просто ваза, я думаю. Иди спать. – Лайонел моргает, проводит рукой по волосам. – Уже поздно, а ты не ложишься, – говорит он.
– Как тут заснешь при таком шуме.
– Если нужно виски, ты знаешь, где искать.
Занавески в столовой поднимаются и опускаются, ветер затягивает их во двор, будто вор, уносящий свою добычу.
– Я закрою окно. Возвращайтесь к вашей… вашему разговору.
Разбилась хрустальная ваза, осколки разлетелись по полу и столу. Я толкаю окно, но полностью закрыть его не получается. Раму заело, и вдоль подоконника остается щель. Чтобы не поставить занозу, нужно зажечь свечу, но ветер загасит ее, а босиком в темноте ходить не стоит. Я возвращаюсь к себе. Сквозняк забирается под ночную рубашку, горячо дышит в затылок. Еще один порыв, сырой и прохладный, – начинается дождь.
Вспышка молнии освещает обои в коридоре: плачущие горлицы расправляют крылья, ирисы под ними гнутся и трепещут. Потом пошлый узор снова застывает.
Я достаю ботинки из шкафа и поворачиваюсь к креслу, чтобы сесть и обуться. Кресло отодвинуто от стола. Оно смотрит на сундук Алисы, будто кто-то намерен сидеть подле него всю ночь, как у гроба. Я разворачиваю кресло и застегиваю пуговички на ботинках, не оглядываясь на сундук.
Сирша хранит щетку и совок в чулане под лестницей. Я толчком открываю дверцу и чуть не сталкиваюсь с Тоби. Мальчик таращится на меня. В руке у него желтый игрушечный вагончик. От статического электричества в воздухе пижама прилипла к его телу, собралась в складки на боках и ногах.
– Ваза разбилась. Нужно убрать стекло.
Он медленно проводит тыльной стороной ладони под носом.
– Испугался грозы?