Когда боги глухи

Две вороны затеяли возню на песке, одна вырывала у другой раскрытую раковину. Они смешно подпрыгивали, взмахивая крыльями, клевались и хрипло кричали. Третья ворона с вертикально торчащим на спине пером наблюдала за ними, сидя на ветке сосны. Вот она бесшумно спланировала сверху прямо на раковину. На лету схватила ее клювом и отчаянно замахала крыльями в сторону шоссе. Вороны, перестав драться, дружно бросились в погоню. Скоро они все исчезли за кронами деревьев.

— Вот и в жизни так, — заметила Вика. — Пока одни выясняют отношения, спорят, что-то доказывают, другие у них из-под носа хватают что плохо лежит — и деру!

— А мне, глядя на ворон, пришла в голову другая мысль, — улыбнулся Вадим. — Откуда у людей жадность? Сколько раз я видел, как человек все тащит в свой дом, на участок, в кладовку… Тащит с работы, с улицы, готов хватать с неба… У одного знакомого художника я увидел в квартире автомобильный знак «Проезд запрещен!». Он прибил его к дверям туалета. Гости удивляются остроумию хозяина, а бедные водители штрафы платят за неправильный проезд!

— А при чем тут вороны? — удивилась Вика.

— Вороны? — Вадим взглянул в ту сторону. — Действительно, вороны тут ни при чем.

— Странный вы, Вадим!

— Это хорошо или плохо? — испытующе посмотрел он девушке в глаза.

— Вы напишете про этого художника фельетон?

— Я сейчас работаю над очерком, — ответил Вадим. — Соприкоснувшись с неприглядными сторонами нашей жизни, мне хочется поскорее написать что-нибудь о хорошем человеке… — Он снова бросил взгляд на галдящих ворон. — Только почему-то людям интереснее читать про жуликов, воров, хапуг, хамов, а очерки о положительных людях оставляют их равнодушными.

— Я рада, что вы неравнодушный, — сказала Вика.

— Да откуда вы знаете, какой я?

— О-о, Вадим! — рассмеялась она. — Вы недооцениваете женскую интуицию!

— Я вообще плохо знаю женщин, — вздохнул он.

Вика внимательно посмотрела на него и спросила совсем о другом:

— Вам понравился Саша Беззубов?

— Я стараюсь не судить о людях по первому впечатлению, — уклонился Вадим от прямого ответа.

Беззубов ему не понравился, как-то очень уж настырно он обрабатывал пьяненького Воробьева. Со стороны видеть это было неприятно, а кинорежиссеру, очевидно, было начхать на других. Он вцепился как клещ в разомлевшего писателя. Даже на миловидную Элеонору, с которой приехал сюда, не обращал внимания. Да и на Вадима с Николаем Ушковым, когда они пришли, он взглянул вскользь и тут же снова повернулся к Воробьеву. Что-то хищное было в его грузной фигуре, выражении лица.

— Не понравился, — констатировала Вика. — Он никому из моих знакомых не нравится, однако я слышала, что он очень способный.

— Я его фильмов не видел, — ответил Вадим.

— У него собачий нюх на выигрышную тему, — продолжала Вика. — Воробьев для него находка. «Иду на премию!» — так он заявляет всем, говоря о будущем фильме по повести Воробьева. И что вы думаете? Получит, он такой.

— Князь Святослав говорил: «Иду на вы!» — а современный режиссер: «Иду на премию!»

— Пытаюсь я понять вас: что вы за человек? Насмешливый, жестокий или…

— И какой же я? — видя, что она запнулась, спросил Вадим.

— Ох, не хотела бы я быть героиней вашего очерка, — сказала она.

— Станьте «героиней» новой повести Виктора Воробьева, — усмехнулся Вадим.

— Пожалуй, вы не жестокий, — раздумчиво продолжала девушка. — Скорее, нетерпимый к недостаткам ближних…

— До двадцати лет мои близкие и знакомые внушали мне, что я весь состою из одних недостатков, — вдруг разоткровенничался Вадим — Я чуть уж было и не поверил им… Знаете, Вика, до того, как я всерьез взялся за журналистику, я не знал, что из меня получится. Я и сейчас еще точно не знаю, но чувствую, что занялся делом, которое мне близко и нравится. Когда увидел в газете свой первый фельетон, я испытал такое глубокое чувство удовлетворения, какое не испытывал ни от какой другой работы, а поработать мне пришлось немало, как и сменить множество профессий. Дело даже не в том, что я увидел свою фамилию напечатанной, главное — я понял, что могу делать полезное дело и оно мне по душе. Я ведь написал не только «Здравствуй, папа!». У меня написано еще четыре фельетона… Когда писал их, думал — открытие! А потом перечел и положил, как говорит наш ответственный секретарь, «в семейный альбом». Слабые фельетоны, хотя темы, кажется, затронул серьезные. Иногда я пишу фельетон за два-три часа, а бывает, и два-три дня бьюсь над ним, — пояснил он. — Может, когда быстро получается, это и есть… озарение?

— Вы меня спрашиваете? — улыбнулась Вика. — Я письма-то не люблю писать. А за школьные сочинения никогда не получала выше тройки.