Когда мы были людьми (сборник)

Мы уже и сами-то не знаем, где танцуем до упаду. В телике? Со звездами? На льду? Подо льдом? На сковороде? В тонущем «уазике»? С женой в постели? С внезапно выхваченным из прошлого жестом? У «старой бани»? У новой кофейной мельницы? У церкви, у мечети? Мы танцуем. И наши рты немы, хоть и вытягиваются они в улыбки, в длинные, тонкие крейсерские улыбки. Мы танцуем? Вот у этой уже познавшей все девушки щучий пупок. А этот шаранчик сейчас после танца подведет к столу, и вы с ним чокнитесь? А потом он вас застрелит из широкого лопатника-портмоне. А девушку эту через годик, уже толстую, как спринцовка, прокрутят на мясорубку и швырнут коту.

Мы танцуем как заведенные. Чешуя рекламы тоже подтанцовывает. Фонтан в форме кита струит разноцветные веревочки. Нас залепляет пот. Пот клейкий, силикатный. Мы плывем в этом холодном поту. И взмахиваем руками, дрыгаем ногами. Склеиваем улыбки. И рыбы зрят на нас своими остекленевшими от ужаса глазами. Это – Питер Брейгель.

Я хотел бы рассказать обо всех своих открытиях тебе. Но вот беда. Ты тоже танцуешь и уперлась в телевизор. Тебе некогда. Ты скажешь на все это: «Чушь! Полный бред! Старой бани не было в помине. Какие такие караси да щуки?»

Короче говоря, лучше не заикаться. В стране глухих, немых, слепых это делать бессмысленно.

И все же я попытаюсь записать этюд о зимних рыбах и январских людях на магнитофон. А вдруг ты оторвешься от экрана, от «прихлопов и притопов» и включишь мною наговоренную чушь, и я увижу, как силикатный клей на лице твоем, застынув, лопается, и его крошки отстают, шелушась, ссыпаются с лица. С «хвоста».

Я надеюсь: «А вдруг да и мелькнет зеленовато-золотистая, бесстыдная щелочка улыбки, от которой веет смертельно-сладостной истомой?..»

На расклев

Когда мысли никуда не спешат

Запятые незачем ставить

Надо хладнокровно как хирург

Умыть руки

Составить полный список

Своих пациентов на вечность вперед

В их крови выстудить один скальпель

В каждом пункте списка поставить себя

Расширить зрачки до кругов под глазами

И оперировать самого дешевого больного

В истории медобслуживания

Денис Ивеншев

1

В тот вечер я травил тараканов на кухне. Почему они с такой яростью начали плодиться? Еще неделю назад не было ни одного. Утром я обнаружил, что отрава эффективна и пол усеян усатыми трупиками.

Днем я получил аванс, купил поллитровую банку меда и коробочку пивных дрожжей. А после обеда в кабинете листал газету. Явилась, вначале приоткрыв дверь и разглядев меня в щелку, женщина в клетчатом платочке. Как будто хуторская. В руке у нее был грязно-синий листок. Она сказала, что пришла «с нехорошим». Я не понял. И стал читать этот протянутый листок. Когда прочитал, понял все. В груди перевернулся тяжелый, скользкий ролик. Больно не было. Просто какое-то новое, неловкое ощущение. Чужое.

Дальше все поплыло в оглушенном виде. Я делал все что надо, показал телеграмму редактору, сходил в музыкальную школу, привел оттуда онемевшую жену. И мы с редакционными мужиками поехали в Краснодар. Туда, за ним, за Денисом.

Нас встретила заведующая отделением. У нее было скорбное лицо. Но это лицо мне ничего не говорило. Она была такой же видной, холеной женщиной, как и тогда, когда я в первый раз укладывал Дениса в больницу.

Тогда, посмеиваясь, как над чем-то забавным, доктор Мащенко откровенничала со мной, что «ничего, мол, не попишешь, они, бывает, и на простынях вешаются. А класть без простыней мы не имеем права, нарушение инструкции».

И тогда еще резануло: она говорила о своих пациентах как о людях другого, грязного сорта. Мы – одно, они – другое.

«Но Денис-то не такой. Это ясно как день. Легкий психоз, душевный насморк».

Докторша дышала отменным здоровьем. Усмешливое и кокетливое в золотых, вьющихся волосах лицо, в меру пышная, сытая – во всем. Она была похожа на актрису Любовь Орлову, только в современном варианте. На умную, знающую себе цену красавицу.

Я ей слепо поверил, как сызмала верю, не знаю почему, всем красивым.

Когда впервые положил Дениса в больницу, Ирина Григорьевна заявила, что при нынешнем уровне кубанской медицины все наши болячки заживут, как укусы от комаров.

– Я буду лечащим врачом Дениса! – подарочно улыбнулась она и быстро заговорила о строгостях, чтобы никакой телефонной карточки, перезвонов разных, никакого чаю. Это только возбуждает. – Нет, у нас не курят! Лучшее отделение на всем белом свете. Сами убедитесь!

Мне понравился ласковый деспотизм.

Потом, правда, Ирина Григорьевна удобно и незаметно спихнула Дениса в белые, рыжеволосые руки веселого доктора Дмитрия Петровича. Молодой этот доктор всегда легонько что-то насвистывал. Он был немного сумасшедший, как все врачи-психиатры. Я в этом убедился.