Когда мы были людьми (сборник)

– Вот те раз, – заморгал глазами Козлов, возвращая назад листок. – Но у нас же ракет нет, никаких. Станица, глушь.

– Будут! – категорически отрубил «Ожегов», словно он был министром обороны, а не филологом-лингвистом.

Возразишь ли?

Конечно, старик «Ожегов» врал. Он читал про эти лотосы, что они украшают любые празднества. Но и похороны в том числе. Старик врал, чуял конкурента.

– Э-э-э! – сказал ему Сергей. – Это дело я знаю. Мне батя рассказывал. Привезли к ним в сельмаг модные ботинки. Три рубля пара. Блестят, легкие, как берестяные. Все село кинулось покупать. Мужики – щеголи. Берегут. Только в кино или в гости. Но все равно как-то быстро сносилась обувка. Да чего там три с полтиной – идеи жалко. Они – в сельпо, к Нюрке Мизирновой. А та, шутница: «Это, – грит, – обувь из Калькутты, из дружественной Индии. У них там, значица, мертвецов обувают, прежде чем в гроб заколотить. На один раз обувка». Не согласились ни мужики, ни бабы – врет Нюрка. У некоторых до сих пор в сундуках или где-то там… одноразовые туфли. Да чтоб такое добро да в гроб?!

– А наверное, ты прав. Открывай свой бизнес, благословляю.

«Ожегов» поднял свою сухую кисть с пластмассовым стаканом и тупо, конспиративно чокнулся с Козловым.

Козлов забрался на верхнюю полку, подложил под грудь подушку, так ему было уютно, и лишь теперь понял, что крепко пьян и чертовски счастлив.

4

Ба-уллл!

Один, и другой, и рюкзак. Это уже в квартире у Ольгиных родителей.

– Где дети? Машка то есть?

– Где ей быть, улетела. На парашютной секции.

– Прыгает!

– Готовится, через четыре года прыгнет. Сейчас вес не тот. – Ольгин отец, Владимир Петрович. Рядом – Анна Ивановна. Веселая, не старуха еще. Как Али-Баба, в накрученном на голову полотенце.

– Что-то вы, Сережа, помятый какой-то.

Теща всегда его на «вы», по-интеллигентному.

– Ноша – ого-го! – виновато улыбнулся Сергей. – Да чепуха это…

Прямо в прихожей он протянул Ольгину записку. Кому? Анне Ивановне? Владимиру Петровичу? Выхватила Анна Ивановна. И долго читала ее, как по слогам. А в это время Козлов читал ее лицо. Оно было таким же непонятным, как страна Буркина-Фасо. Наконец Анна Ивановна дочитала и зачем-то протянула записку обратно зятю.

– Ваша! – улыбнулся зять.

– А! Ну да.

Лицо Анны Ивановны не прояснилось. Если есть у лиц танец, то это было танцующее лицо. Танцующее, да еще и с фигурными коленцами.

Владимир Петрович тоже взялся за уголок письма и проглотил написанное сразу, как аптечный порошок. И как от хины поморщился.

– Сыми, сыми! А что, если… про… прогорите? Затея уж больно того?..

Козлов молчал, топтался. Он понял: заговори он сейчас, начни убеждать – не получишь ничего.

– Сыми, сыми, а мы на сухарях останемся! Машку кормить. На английский вот записали. Еще какой-то каталонский.

– Гарантии нужны, – ввернула Анна Ивановна.

Тесть махнул тяжелой ладонью:

– Какие гарантии для родни?

Ольгины родители были еще старого закваса.

Но осторожные.

– Сымем! – решительно крякнул Владимир Петрович.

– Только вы уж того, зашейте их, я сама зашью, в трусики. Сейчас ведь вор на воре, не успеешь оглянуться, – добавила теща.

Сергей повеселел. Он сказал, что зашивать еще рано. Надо балыком расторговаться, тогда зашивать. Он с трудом вытащил из рюкзака, набитого вяленой рыбой, темную бутылку «Новороссийского» пива и протянул тестю. Тот любил именно «Новороссийское». Оно ему море напоминало. А для Анны Ивановны прихватил из дома крохотный томик старого поэта Апухтина. Ледериновый переплет. Анна Ивановна тоже когда-то была учительницей, как и дочь. И тайно ценила поэта Апухтина выше Александра Сергеевича Пушкина. Она коллекционировала по сию пору разные издания этого запутавшегося в слезных чувствах пиита.

Утром вместе с тестем на его «Жигулях»-«копейке» повезли рыбу на базар.