Когда мы были людьми (сборник)

Андрей опустился на фанерный стул рядом с братом – вот и все: и поговорили, и сходили в сосняк. Ему показалось, что на диване никакой не брат и даже не человек. Он обозлился на чужого своего брата, потрепал его за плечо. Но тот даже и звука не подал. Неужто этот тот самый мальчик, с которым они ездили к бабушке и которого он водил за тонкую трепещущую ладошку по станции Качалино, тот самый, который боялся поездов, тупой, глазастой морды тепловоза? Шарахался в сторону, тыкался в его живот? Тот! Да, тот! Все его звали «маленький наш». И он действительно был самым ласковым в семье: «Мамочка, как ты там? – писал он из армии из подмосковного Одинцова, – я так скучаю, приезжай».

«А что я знаю о нем? – подумал Андрей. – Да ничегошеньки. Все некогда было, даже поговорить. Вот ездил он в Ригу за шкурками для шапок. Тогда мода была – шили шапки из норок. И вот все время Юра Прибалтику вспоминает, как хорошо посидели они в кафе у моря, в Саулкрастах. А потом двоюродный брат Санька на работу его устроил в лесничество. А еще приезжал Андрей на свадьбу. Помнит только белое, вроде испуганное лицо брата и еще за столом черноволосую девушку Наташу. Наташа пристально и грустно глядела на Андрея. Так грустно, что и это сейчас помнится. А Юра – тот после женитьбы заметался. Все хотел к чему-то приткнуться. То дом строил, то машины разные покупал, пчеловодил, шил шапки, но везде в любом деле, дойдя почти до конца, почти до успеха или прибыли, махал рукой… Жена, Надька эта, была смуглой с пружинистыми икрами, а враз за три года разъелась, обрюзгла, перестала ухаживать за собой, зато приобрела голос, тот самый: «О-о-о», тоже попивала. По рассказу матери: «Нажрутся, за грудки друг друга потаскают, потом милуются да длинные черные сигареты курят».

А машины Юре были нужны для ужасных опытов. Хлобыстнет стакан-другой и по газам, в степь, в пески, на Хопер, по крутому бережку. Сколько раз – то в дерево, то так переворачивался. Сколько раз машину рихтовали, а сам цел. Видно, кто-то берег. До поры.

Ну как же все-таки влезть под этот черепок, как внушить ему: «Жизнь не прекрасна, но любопытна. Погоди гробить себя. Не все истошно орут, выдирая блага, есть и тихие. Остановись, тебя мама любит как никого маленький наш».

Маленький наш! Да, мама Юру любила слепо, больше зажиточной светлоглазой дочки Люси. И естественно, больше его, Андрея, непонятного вечно копающегося в книгах человека.

Андрей погладил худую бледную кисть своего брата. Она свисала с дивана. Он знал, что завтра уедет в свою станицу, что о брате будет вспоминать не часто. Телефонные разговоры подорожали, да что он ему и скажет в трубку, кроме неловких холодных фраз: «Ну, как ты там, как семья?» Не будет же он, уже седой мужчина, всхлипывать как сейчас над пьяным трупом: «Маленький наш, маленький наш».

Лесные яблоки

– Ты в этом кафтане смерть примешь?

– Это не кафтан, а серебряный жупан.

– Ну ты даешь, жопан, да еще и серебряный?

– Не обижай меня перед самым важным событием, вон видишь, сколько пуговиц на рукаве, это княжеский жупан. Держи ствол. Вот так вот – попробуй пальцем. Удобно?

Они с Бахытом задумали умереть, застрелиться из Бахытовых ружей. Федотов странно спьянел. Порой он был до ясности трезв, а порой его заволакивало черной пеленой, и сквозь эту черную пелену виделась другая кошма, серая. И в ней сам Федотов вяло двигается по кухне, наливает яблочное вино, слушает цитаты из Омара Хайяма. Цитаты вместо закуски.

Вначале они решили пойти странниками по Руси, скитаться, пешком или на велосипедах, а потом дошли до вот этого – застрелиться из охотничьих ружей, которые Бахыт прятал в несгораемом сейфе. Зачем жить, если все близкие уже потеряны и вино, и сигареты, и деньги – все кончилось.

Но вот сейчас пришел эпизод протрезвления, и Алексей Федотов ярко увидел Бахыта с крупным бисером пота на смуглом, йодистого цвета лбу. Глаза ничего не выражали. У восточных людей по глазам читать трудно. Может быть, он шутил и ружья не заряжены.

– Ружья заряжены волчьей дробью, – вздохнул Бахыт. Ему, надо полагать, тоже не хотелось на тот свет. Но ничего не поделаешь, раз решили, так надо. Так поступал Батый!

– Так поступал хан Батый! – подтвердил Бахыт. – Значит так, нажимаем под счет «три». Ты поудобнее располагайся.

– А ковер кровищей зальет, – посулил Федотов.

– Зальет! – опять с сожалением вздохнул серебряный казахский князь. Ковер ему было жалко.

– Вещи в этом мире не нужны, читай Омара ибн Хайяма.

Серая и черная занавески начали задергиваться.

Сквозь них уже виднелась скрюченная фигура Бахыта в рубашке без рукавов и спортивных с синтетическим блеском брюках.

– Надо немного подышать. Полминутки. Найти крючок. Нашел? Теперь буду медленно считать. И раз… и два…

Сначала Федотов подумал, что «три» уже прозвучало, и выстрел совершился. Так грохнуло что-то. И перед ним, перед ними, не успевшими один вслух, другой мысленно прошептать-воскликнуть «три», встала темноволосая красавица.

Это была Наташа.

Наташа послана ему роком.