Когда мы состаримся

Деже уже знал Ципру по братниным письмам и охотно на всё ответил. С первого взгляда расположившись к ней, он и сердечные свой тайны ей поверил, чем та была страшно польщена и довольна.

Лоранд же, не дожидаясь Топанди, на сей раз ехавшего позади, побежал к себе.

Письмо! То письмо! Единственная мысль, преследовавшая его всю дорогу.

И он первым делом поспешил достать его из запертого ящика.

На этот раз он долго не раздумывал, вскрывать или не вскрывать, цо печать не поддалась, и от нетерпения он даже разорвал конверт.

И вот что прочёл:

«Сударь!

Минута, в которую довелось мне узнать ваше имя, неодолимую стену воздвигла меж нами. После всего, обременившего ваше прошлое, союз наш невозможен. Вы, покинувший мою мать на пагубном пути, на который сами её увлекли, ни счастье мне дать не можете, ни верности от меня требовать. Сотканного моим воображением Балинта Татраи я буду оплакивать, как дорогого моему сердцу покойника, которого отняла развеявшая мечты жестокая жизнь, но Лоранда Аронфи знать не знаю. Мой долг — сообщить это вам, и если вы, как я полагаю, человек чести, то и своей обязанностью почтёте, буде встретимся, не поминать больше о Балинте Татраи и всём, с ним связанном.

Оставайтесь с богом.

Мелани».

С разбитым сердцем Лоранд рухнул на стул.

Так вот содержание письма, которое целовал он с такой верой!

Вот что в нём, этом письме, которое он не посмел вскрыть на пороге смерти, боясь, как бы сулимое ему блаженство не поколебало его решимости.

«Ах! Они, видно, облегчить мне хотели последний шаг.

Такое письмо мне написать! Такие слова сказать, недавно ещё любимому!

Конечно, в чём-то она права. Я не оказался библейским Иосифом, устоявшим перед женой Пентефрия. Но разве любовь не начинается с прощения? Разве я вменил ей в вину кольцо, которое она уронила? А она как могла знать, сравним ли мой грех с этим брошенным в воду кольцом?

И будь я даже закоснелым грешником, в чём меня обвиняют, может ли ангел, не ведающий об адской скверне, писать об этом с таким хладнокровием?

Нет, они убить меня хотели!

Подтолкнуть, дверь за мной запереть, как Иоанна Неаполитанская — за своим мужем, который боролся с убийцами.[162]

И подлого убийцу надеялись обелить, наведя на меня подозрение, будто я кончаю с собой из-за несчастной любви.

Всё-то они знали заранее, всё-то рассчитали с холодной жестокостью. Урочного часа дожидались, чтобы наточить нож, который я возьму.

И я никогда не смогу её возненавидеть! Она мне — кинжал в грудь, а я буду помнить лишь её поцелуй…»

Чья-то рука легонько коснулась его плеча.

Он поднял затуманенный взгляд. Ципра стояла у него за спиной. Бедная цыганочка не могла допустить, чтобы кто-то другой стал прислуживать Лоранду, и сама принесла ему воды умыться.

Испуг и участие были написаны на её лице. Она уже давно стояла, незаметно наблюдая за Лорандом.

— Что с вами?

Не в силах ответить, Лоранд только показал прочитанное письмецо.

Ципра не умела читать. Ципра не понимала, как это посредством безгласных знаков можно уязвить, смертельно оскорбить, сразить. Она видела только, что Лоранд болен из-за письма.

И эту розовую бумагу узнала, и изящный почерк.

— Это писала Мелани!

Устремлённый на письмо горестный, невыразимо скорбный взгляд был ей ответом.

И девушка тотчас поняла всё, что было в этом взгляде и в этом письме. В дикой ярости выхватила она его у Лоранда и с мстительно горящими глазами разорвала на тысячу кусков, ещё и растоптав брошенные наземь клочки, как давят мерзких пауков.

И, закрыв руками лицо, разрыдалась за Лоранда.

— Видишь вот, — подходя и беря её за руку, сказал Лоранд, — бывают худшие цыганки против тех, кто только лицом тёмен, да в шатре вырос, да на карты молится вместо святых.

Не отпуская её руки, он долго молча ходил с ней по комнате. Ни один не знал, что сказать другому. Оба думали, как друг друга утешить — и не могли придумать.

Из этой грустной задумчивости вывело их прибытие Топанди.

— Об одном прошу тебя, Ципра, — сказал Лоранд, — обещай, если только меня любишь (любишь? Что за фантазия спрашивать?). — Никому ни слова о том, что тут было. Будем считать, что ничего не произошло. И случится тебе увидеть меня грустным, спроси, и я тебе всё расскажу, но знай: то бледное личико больше меня не опечалит.

Ципру обрадовало это признание.

— Так что давай улыбаться дяде и брату! Давай сохранять хорошее настроение! Жала пусть никто не замечает.