Когда мы верили в русалок

К тому времени, когда я возвращаюсь в отель из Девонпорта, маме звонить уже поздно. Впрочем, пережитые за день волнения настолько вымотали меня, что я хочу одного – спать. Я швыряю ключи на стол, бросаю на пол сумку с обновками, стягиваю с себя бюстгальтер через рукава футболки и ничком падаю на постель. В считанные секунды я засыпаю, отгородившись от внешнего мира.

Сон – мое сверхмощное защитное оружие. Сон неоднократно спасал меня в детстве, в годы одиночества в Салинасе и сотни раз снова и снова в годы учебы в мединституте и после.

Сон не подводит меня и теперь. Я проваливаюсь в глубокое забытье. Меня не тревожат ни грезы, ни ощущения. По непонятной причине ровно через час я пробуждаюсь. Половина седьмого. На душ времени совсем мало, но тут уж ничего не поделаешь. Я бегу в ванную, смываю с себя дневной пот, вылетаю из душа. Волосы от влажности распушились до безумия. Я едва не хохочу, глядя в зеркало на свою гриву. Не вытираясь, с помощью специального средства и воды я приглаживаю и приглаживаю буйные кудри, пока они не укладываются в некое подобие нормальной человеческой прически.

Но это все, что мне удается. Во мне внезапно просыпается жуткий голод, и я щиплю брауни, надевая последнюю пару чистого нижнего белья, одну из новых юбок и аквамариновую футболку с медным папоротником на груди. Косметику я не очень уважаю, но губную помаду из сумки все же вытаскиваю.

Хавьер, когда я открываю ему дверь, как всегда, одет по-европейски. Он чисто выбрит, от него пахнет каким-то терпким одеколоном – мне так и хочется зарыться носом в его шею. Меня вдруг охватывает нервозность.

– Извини за столь скромный наряд. Просто сегодня было очень жарко, а на пути мне попался только туристический магазин. Входи.

Он ставит на стол бутылку вина, что принес с собой, затем поворачивается и берет меня за руку. Берет за руку и поглаживает ее шершавыми подушечками пальцев.

– С тобой все хорошо?

– У-у, да. – Я высвобождаю свою руку и принимаюсь искать обувь, но не нахожу. Подбоченившись, я останавливаюсь посреди комнаты. – Я купила джандалы, и теперь не могу их найти.

Хавьер нагибается.

– Эти?

– Да, спасибо. – Я надеваю сандалии. – Готов?

– Подожди. – Он кладет руку мне на поясницу, заставляя повернуться к нему лицом. – Что случилось?

– Хавьер, я умираю с голоду. Того и гляди превращусь в кровожадного монстра. В настоящего живого монстра, с рогами и всеми прочими атрибутами.

– М-м. – Он смахивает волосы с моего лица. – Давай поговорим.

Я стою близко от выхода и чувствую, как по ногам дует из-под двери. Мне отчаянно хочется укрыться от его темных добрых глаз и ласковых жестов, от его благосклонного внимания.

– Да все нормально… – мотаю я головой, и потом, к своему ужасу, понимаю, что по моему лицу струятся слезы, льются и льются, абсолютно против моей воли. Как у шестилетнего ребенка. Но я безмолвствую, будто онемев, и только смотрю на него.

Из кармана он достает носовой платок, без лишних слов вкладывает его мне в руку и ведет меня к дивану. Я сажусь, он устраивается рядом. Я утыкаюсь лицом ему в плечо, и меня прорывает. Это бессловесная гигантская волна душевного надлома, у которой, кажется, нет ни конца, ни края, и я беспомощна перед ней. Она выкатывается из меня, без видимой причины, – из-за всего сразу.

Хавьер просто обнимает меня – одной рукой гладит по волосам, по спине, другую держит на моем колене, придавливая меня к земле. Десятки воспоминаний проносятся в моей голове. Дилан – ему шестнадцать-семнадцать лет – бегает по берегу с Угольком. Пес его нагоняет и принимается лизать ему лицо. Дилан радостно смеется. Я подбегаю к ним, обнимаю Уголька и Дилана. Уголек лижет мне лицо и руки, и потом мы все вместе забегаем в волны… Отец учит меня нарезать помидоры тонкими ровными ломтиками – обязательно острым, очень острым ножом, вот, видишь… Родители танцуют щека к щеке – влюбленные друг в друга и такие красивые… Джози приносит мне огромный русалочий торт, который они с Диланом испекли для меня. На торте горят восемь свечек, а глазури больше, чем мы могли бы съесть.

И еще. Ветреной ночью, свернувшись калачиком, я лежу вместе с Джози и Диланом на берегу и с наслаждением вдыхаю запахи их тел – аромат счастья. Сижу неподвижно, подставляя лицо маме, а она наносит на него макияж для Хеллоуина. Сижу на коленях у отца, а он гладит мне волосы утюжком и говорит кому-то, что я – копия его матери.

И Джози. Джози на берегу в крошечном бикини, которое вечно сваливалось с нее, когда она была маленькой. Джози кружится в танце на террасе «Эдема», и ее длинные волосы развеваются у нее за спиной. Джози, полуголодная и больная, на пороге моего съемного жилища; я распахиваю дверь и впускаю ее.

Наконец слезы иссякли, по крайней мере, пока.

– Пойду умоюсь.

Хавьер протягивает мне чистое полотенце, и я узнаю зеленый сетчатый рисунок столового белья. Сгорая от стыда, я беру его и промокаю слезы.

– Извини.

– Не извиняйся, – качает он головой, опустив уголки губ. И опять участливой рукой приглаживает мои волосы, убирает с моего лба влажный завиток.

– Может, все-таки расскажешь?