Когда наступит никогда

Услышанное словно ударило Уэйда в солнечное сплетение, и детали тотчас сложились в единое целое. Один ключевой элемент истории, и все вдруг стало ясно: одержимость Айрис, желание исправить безответственность ее родителей, стремление обеспечить девочке спокойное будущее. Все наконец сошлось. И картина вышла душераздирающая.

– У меня нет слов. Кажется, я понимаю, почему ты так переживаешь из-за этой истории. Сколько времени ты провела у чужих людей?

– Недолго. Я убежала. И почти два года жила на улице.

Уэйд молчал, осознавая ее слова. Два года на улице, еще почти ребенок. Он с трудом поборол желание ее обнять.

– В приемной семье было так плохо? – спросил он.

– Мне – да. И когда я представляю, что Айрис придется пройти через нечто подобное, я просто… – Она замолчала и покачала головой: – Это невыносимо.

Теперь Кристи-Линн покачивалась вперед-назад, погрузившись в себя, вновь и вновь поглаживая большим пальцем запястье. Уэйд присмотрелся к жесту и нахмурился, смутно что-то припоминая. А потом вспомнил – тот вечер на веранде, когда он спросил ее про шрамы. Тогда три маленьких шрама, о происхождении которых Кристи-Линн якобы не помнила, показались несущественными. Но теперь Уэйд сомневался.

Он взял ее за руку и удивился отсутствию сопротивления.

– Я тебя про них уже спрашивал, – сказал он, проведя пальцем по трем полумесяцам. – Ты сказала, что не помнишь, откуда они, но мне кажется – помнишь.

Кристи-Линн кивнула, и по ее щекам снова потекли слезы. Уэйд не знал, что сказать, не представлял, как облегчить ее боль, и просто молча держал за руку. Кристи-Линн имела право на горе, имела право запереть свой личный ад на замок и держать его закрытым.

А потом безо всякого давления с его стороны все вылилось наружу.

Сорок три

Гус-Крик, Южная Каролина.

18 июля 1998 г.

Кристи-Линн приоткрывает дверь ванной, убеждается, что путь свободен, и выходит в коридор, обернутая в полотенце. Она живет у Хоули уже два месяца, но по-прежнему чувствует себя чужой – новым ребенком, за которым все украдкой наблюдают. Снизу доносятся звуки ночных новостей и равномерный храп спящего возле телевизора Денниса Хоули. Он всегда отключается к этому времени, убаюканный ежевечерней банкой пива, пока его жена отрабатывает ночную смену в «Чарльстон Мемориал».

Кристи-Линн берется за ручку двери в свою спальню, пытаясь вспомнить, когда успела ее закрыть. Вспомнить не получается, но это неудивительно. В последнее время она живет словно в тумане. В комнате темно. Кристи-Линн не помнит, как выключала лампу возле кровати. У нее по шее впервые пробегают тревожные мурашки.

Пахнет затхлым дымом, кислым потом и перегаром. Едва она понимает, что не одна, как чья-то рука хватает ее за мокрые волосы и тянет назад. Пока она набирает воздух для крика, вторая рука зажимает ей рот и нос. Кристи-Линн брыкается и выворачивается, но тщетно. Ее тащат по комнате, и полотенце теряется где-то в темноте.

Ее швыряют на кровать, ударяя головой об изголовье, и перед глазами вспыхивают искры. А потом появляются другие руки – сжимают рот, удерживают запястья, разводят ноги. Их двое, с отвращением понимает она, ее трогают две пары рук. То, что вот-вот произойдет – уже происходит, – тяжело даже осознать. Она не может двигаться, не может дышать, не может кричать.