Когда Ницше плакал

Брейер рассмеялся: «Прости, Зиг, я не собирался переходить на этот покровительственный тон. Но будь уверен, что есть определенные очень личные темы, которые я не могу обсуждать с Мюллером. Например, в моей семейной жизни существуют определенные проблемы, и об этих проблемах я предпочел бы не говорить даже с тобой, чтобы тебе не пришлось скрывать что-то от Матильды, что может поранить близость, возникшую между вами. Поверь мне: я могу найти вопросы для обсуждения с Мюллером и я могу сделать свою речь убедительной, говоря по большей части правду. Что меня действительно беспокоит, так это следующий шаг!»

«Ты имеешь в виду, что произойдет после того, как он будет искать помощи у тебя, после того, как он придет к тебе со своим отчаянием? Что ты можешь сделать для того, чтобы облегчить его участь?»

Брейер кивнул.

«Знаешь, Йозеф, я уверен, что ты можешь построить эту фазу как угодно. Скажи мне, а какой бы тебе хотелось ее видеть? Что же один человек может предложить другому?»

«Хорошо! Хорошо! Ты ловишь ход моей мысли. У тебя это прекрасно получается, Зиг. — Некоторое время Брейер размышлял над этим. — Хотя мой пациент мужчина и, разумеется, не страдает истерией, я все равно предполагаю проделать с ним то же самое, что и с Бертой».

«Прочищать дымоходы?»

«Да, заставить его открыть мне все. Я верю в исцеляющую силу откровенных разговоров. Посмотри на католиков. Их священники веками предлагали профессионально организованное облегчение».

«Интересно, — сказал Фрейд, — что дает облегчение: снятие бремени со своих плеч или вера в божественное прощение?»

«Среди моих пациентов были католики-агностики, которым покаяние до сих пор идет на пользу. И пару раз много лет назад я сам испытывал облегчение, рассказав все, что было на душе, другу. А ты что скажешь, Зиг? Приносило ли тебе когда-нибудь облегчение покаяние? Раскрывался ли ты когда-нибудь перед кем-то полностью?»

«Разумеется, перед своей невестой. Я каждый день пишу Марте».

«Да ладно, Зиг. — Брейер улыбнулся и обнял друга за плечи. — Ты сам не хуже меня знаешь, что есть вещи, которые ты никогда не расскажешь Марте — особенно Марте».

«Нет, Йозеф, я все ей рассказываю. А что я не мог бы ей рассказать?»

«Когда ты любишь женщину, ты хочешь, чтобы она думала о тебе только и исключительно хорошее. Естественно, тебе придется скрывать некоторые детали своей биографии — то, что может выставить тебя в невыгодном свете. Например, похотливые мечты».

Брейер увидел, как Фрейд густо покраснел. Они никогда не говорили на такие темы. Возможно, Фрейд вообще никогда не говорил об этом.

«Но в моих эротических мечтах присутствует только Марта. Ни одна другая женщина не привлекает меня».

«Тогда, например, те, которые были до Марты».

«А „до Марты“ ничего и не было. Она — единственная женщина, которую я желал».

«Но, Зиг, должны быть другие женщины. Каждый студент-медик в Вене практикует Sussemadchen.[17] Молодой Шницлер, судя по всему, находит новую каждую неделю».

«Именно от этой стороны жизни я хочу укрыть Марту. Шницлер распутник, и это ни для кого не секрет. Мне такие развлечения не по вкусу. На это нет времени. Нет денег — каждый флорин нужен мне на книги».

«Лучше сразу закрыть эту тему, — подумал Брейер, — но я получил очень важную информацию: теперь я знаю предел откровенности в беседах с Фрейдом».

«Зиг, я отклонился от темы. Вернемся на пять минут назад. Ты спросил, что бы мне хотелось увидеть. Так вот, я надеюсь, что герр Мюллер расскажет мне о своем отчаянии. Я надеюсь, что стану для него отцом-исповедником. Может, это будет иметь целебный эффект само по себе, возможно, это сможет заставить его вернуться к людям. Этот человек — самый убежденный отшельник из всех, кого я когда-либо видел. Я сомневаюсь, что он вообще когда-нибудь был с кем-нибудь откровенен».

«Но, как ты говорил, его предавали. Несомненно, он доверял тем людям и откровенничал с ними. Иначе предательство было бы невозможным».

«Да, ты прав. Предательство для него — больной вопрос. На самом деле, мне кажется, что основным принципом, можно сказать, фундаментальным принципом моей методики должно стать такое утверждение: „primum non nocere“ — не навреди, то есть не делать ничего, что может быть истолковано им как предательство».

Брейер некоторое время обдумывал свои слова, а потом добавил: «Знаешь, Зиг, я работаю так со всеми пациентами, так что это не будет проблемой и при лечении герра Мюллера. Но именно тот факт, что я двурушничал с ним с самого начала, он может воспринять как предательство. Но исправить эту ситуацию я не могу. Мне бы хотелось очиститься и рассказать ему все: и о моей встрече с фройлен Саломе, и о заговоре его друзей, имеющем целью отправить его в Вену, и прежде всего о том, что я притворяюсь, что пациент это не он, а я».

Фрейд энергично покачал головой: «Ни в коем случае! Это очищение, эта исповедь — ты будешь делать это для себя, а не для него. Нет, я уверен, что если ты действительно хочешь помочь своему пациенту, тебе придется жить во лжи».