Когда охотник становится жертвой

— Ты должен мне вопрос, — Ривера хитро щурится, смотрит игриво, тянется рукой к его плечу, пробегает по коже кончиками пальцев, двигается ближе, прижимаясь грудью к его груди, обнимает за спину. Каждое движение ей в удовольствие, и каждое движение отточено до автоматизма — Ривера знает, на какие точки давить, когда приласкать, а когда устроить скандал, чтобы мужчина сделал то, что ей нужно. «Профессиональная сучка» — так за глаза называл её один из постоянных заказчиков, когда она ещё была в картеле Франко. Эйса с этим утверждением не спорила.

— Валяй, — без энтузиазма отвечает Данэм, переваливаясь на спину и увлекая её за собой.

— Что у тебя с Человеком?

— Ты уже задавала его.

— Что случилось тогда, в Афганистане? — Эйса забирается на него, смотрит сверху, дожимает, напирает. В такой позиции она довлеет над ним, пересиливает, несмотря на то, что он одним лёгким движением руки способен скинуть её на пол. Подлый психологический приём, но он работает безотказно — Эйса пробовала его на десятках разных мужчин. У Данэма каменеет лицо, но глаза… Глаза наполняются воспоминаниями. — Почему ты убил гражданских?

— Мы служили вместе с моей женой. — Ривера почти не надеется на ответ, но Данэм вдруг начинает говорить. — Её и ещё несколько медиков взяли в плен. Духи выдвинули условия, руководство отказалось их выполнять, я не знаю, по какой причине. Её убили. Жестоко насиловали и долго убивали. На камеру. У трупа половины лица не было, голая челюсть. Кислотой выжгли. Боевиков скрывали местные, я знал это точно. Через сутки я пошёл в кишлак один. Маркус Холт тогда был генералом. Он не стал мне мешать.

Игра давно перестала быть игрой. Эйса понимает, что ей не хватает кислорода — она дышит через раз, боясь прервать его речь звуками собственного дыхания. Зря она задала этот вопрос. Зря они вообще всё это затеяли. Так было проще. У каждого был сложившийся образ другого в голове, и не стоило его трогать. У каждого своего дерьма выше крыши, кому какое дело? Это шаг, огромный шаг к той степени близости, которой Ривера так старательно избегала по жизни, потому что ничего хорошего с её близкими никогда не случалось. Да только вот время не отмотаешь назад. Да и какое отношение это откровение имеет к её вопросу?

— Мою жену звали Мэган. Мэган Холт.

Эйса резко и неловко слезает с него, с кровати, шлепает босыми ногами по грязному, липкому полу прямо к столику с иссохшимися остатками китайской еды, наливает и опрокидывает в себя полный стакан вина.

— Не думал, что ты такая нежная. Слишком много подробностей?

Старый Данэм, тот Данэм, которого она знала до этой минуты, возвращается. Всё тот же сарказм, превосходство, грубая сила. Но Ривера теперь не может, как прежде… Она выбивает из пачки сигарету, прикуривает, выдыхая дым под потолок, к раскрытому окну.

— Позволил тебе совершить преступление, прикрыл тебя после, сверху придавил моральным долгом, а потом вручил тебе меня, мол, еби, радуйся, надо жить дальше сынок. Хитрый, старый сукин сын. — Её злобы хватит, чтобы спалить целый квартал. Она ненавидит Марксуса Холта, Человека, больше всех своих врагов вместе взятых. Чёртов манипулятор. Чёртов урод, возомнивший себя богом. Решивший, что может делать с людьми всё, что взбредёт ему в маразматичные мозги. Эйса делает затяжку за затяжкой, пытаясь успокоить нервы, но делает себе только хуже.

— Какое это имеет значение? Он потерял дочь, я — жену…

— А такое, что ты, — Эйса чувствует горечь на языке, собирает во рту слюну и плюёт прямо в мусорное ведро. Хочется это ведро ударом ноги послать в самый дальний угол, — ты больше ничего ему не должен.

Оливер молчит. Он смотрит на неё цепким, тяжёлым взглядом, ловит каждое её слово, оценивает состояние. Плевать. Плевать что она выдаёт себя с головой. Она ревнует его к трупу его собственной жены, к её жетонам, которые он таскает в сумке, бесится с его верности своему бывшему тестю. С его верности прошлой, нормальной жизни. У него, чёрт возьми, была нормальная жизнь. И да, ей, чёрт возьми, хочется уехать с ним в закат. Он не безразличен ей, ни хрена не безразличен. Ох, уж это блядское бабье сочувствие. Даже самых железных оно порой здорово подводит.

— Я всё поняла, — она едко ухмыляется грохая пустой стакан о стол. — Я знаю, что ты там себе думаешь, «я жив, а она нет» и прочее в этом духе, но это всё дерьмо собачье. Люди умирают — такое бывает, знаешь ли. А он имеет тебя, как хочет, только за то, что его дочь загубили в расцвете лет. Ты в её смерти не виноват, ты за неё отомстил. Переступи и живи дальше! Ты свободен, Оливер.