Когда охотник становится жертвой

За две недели в изоляторе Кайл выспался лучше, чем за весь последний год. Накопленная за эти дни усталость скосила его в первую же ночь. Спать и ждать суда — единственное, что ему оставалось. Адвокат, которого ему предоставили, пресекал все его попытки контактировать с внешним миром так рьяно, будто от этого зависела его премия и до кучи спасение души. С этим скользким говнюком Кайл и сам разговаривал сквозь зубы, всерьёз задумываясь о том, чтобы отказаться от него и защищать себя самостоятельно. Толку было бы больше, а нервотрепки меньше. Да и зачем ему защита, если он дал чистосердечное. Странно, что дело вообще довели до суда.

Он понятия не имел, что с Кали. Где она, была ли она у Фрэнка, взяла ли деньги, жива ли вообще? Понятия не имел, что с братом. Кайл старался не думать об этом. Он старался не думать в принципе — несколько ближайших лет он проведёт в отрыве от привычной жизни, а постоянно мусолить в голове собственные фантазии, только зря себя мучить. Он уже ничего не может сделать. Он уже сделал всё, что мог. Каков бы ни был результат, он на него уже повлиять не в силах — если в первые дни хотелось бросаться на прутья клетки от ярости и досады, то после на всё стало ровно. Наверное, именно так в тюрьме подтачивается воля. Вместе со строгим распорядком жизни в камере досрочного заключения это состояние овоща лишь усиливалось, пока ему не сообщили, что у него сменился адвокат. Андреа Хоффман. Ни разу не слышал. Интересно, с какого перепугу какая-то дамочка решила взяться за его дело? Когда эта высокая, стройная молодая женщина в строгом брючном костюме переступает порог комнаты для переговоров, Кайл не сразу узнает в ней Энни Маршалл — долговязую, языкастую девчонку, которая свела его брата с ума, когда им обоим было по семнадцать.

— Классно выглядишь, — грустно улыбнувшись, выдаёт Кайл вместо приветствия.

— А ты не очень, — Энни не изменилась, такая же резкая и прямолинейная, как стальной прут. Бросив на него скептичный взгляд, она со скрежетом отодвигает стул и садится, бухнув перед собой увесистую пачку с делами. Неужели всё на него? У его бывшего адвоката папочка была потоньше. — Я думала, наши умники из канцелярии имена спутали, и здесь Коул, — невесело, в тон Кайлу, хмыкает Энни. При упоминании имени брата, она чуть меняется в лице, сквозь маску деловой холодности проступает напуганная и злая, как чёрт, девчонка, которую Коул спас, вытащив из-под главаря «Шакалов». Она поднимает на него потеплевший взгляд. — Ну, привет.

Её резкие, не слишком красивые черты сгладило время, превратив в холеную красотку. Энни в своё время сделала верный выбор, она здесь — на своём месте по праву рождения. Как и Кайл на своём. Такая вот ирония.

— Как ты узнала?

— Отец, — коротко отвечает она, красноречиво поведя бровями.

Кайл отлично помнит прокурора Маршалла. Суровый мужик, который так сильно любил свою дочь, что дважды отмазал их с Коулом от уголовки, отчасти благодаря ему Кайл «выбился в люди», пусть и ненадолго — с судимостью ему Академия не светила. Но в один прекрасный день его терпение закончилось. Он лично приехал в только что купленное «Логово», сгреб дочь в охапку и затолкал в машину. Перед отъездом Маршалл сказал брату пару слов, о которых Коул так и не рассказал.

— Позавчера он пришёл к нам и завёл свою любимую: «Говорил же, допрыгаются твои дружки», — Энни вздыхает и закатывает глаза. — Ему сказала сенатор. Откуда узнала сенатор, я понятия не имею. Адвокат, кстати, твой — дерьмо. Тебе хотят впаять по полной, его единственной извилины не хватит, чтобы спорить с обвинением в суде, — завершив свой по-деловому чёткий рассказ, Энни складывает руки в замок прямо на папке с бумагами, расслабляет идеально прямую спину, чуть склоняется над столом, заглядывает Кайлу в глаза. — Рассказывай, как ты дошёл до жизни такой?

— Всё очень сложно. — Словно не было этих десяти лет, словно она опять та девчонка, с которой можно просто потрепаться за жизнь. Бывали времена, когда Энни его — молчуна — могла разговорить с полпинка, да так, что не заткнешь, только теперь вот Кайлу сказать-то и нечего, нечего добавить, к тому, что и так очевидно.

— Исходя из практики скажу тебе, что обычно всё проще некуда, — она улыбается, зная, что права. Ничего здесь сложного: любил, хотел помочь, помог, себя подставил. Простейшая формула того, как проебать собственную жизнь, когда сердце не в ладах с мозгами. — Зачем ты это сделал? Я же видела тебя на улице, ты же в патруль подался! Я подумала, что хоть один из Хантеров взялся за ум, а тут на тебе.

— Ты ведь читала дело? Мне больше нечего добавить. — Добавить ему действительно нечего, а разводить сопли про любовь не лучшее время и место. Про Кали он будет железно молчать, нельзя её во всё это впутывать.

— Кстати вот, — в ответ на это Энни с невозмутимым видом суёт ему сложенный вдвое листок бумаги. — Твой друг трижды пытался передать это через твоего говнюка-адвоката. Я прочла, уж извини. Оттуда ноги растут, да?

«Она беременна» — забористым почерком Фрэнка.