Когда осыпается яблонев цвет

Двадцать три пары глаз смотрели на нее напряженно и выжидающе. Маргарита Семеновна волновалась. Волнение не было странным или непонятным. Наоборот, за долгие годы работы оно стало привычным. Ей всегда нравились слова о том, что переставший волноваться перед выходом на сцену артист уже не артист. А что есть школьная кафедра, если не сцена? И кто такой хороший учитель, если не умелый актер, способный и словом, и делом держать интерес в зале? А для того чтобы быть успешным актером, необходимо много репетировать. И Маргарита никогда не позволяла себе пропускать прогоны. Всегда делала все от нее зависящее, чтобы не входить в класс неподготовленной. И все равно волновалась перед каждой очередной встречей с новым зрителем. А сегодня случился неожиданный ввод в спектакль. Ввод без знания текста, ввод без единой репетиции. Но надо было играть, играть, чтобы публика не разбежалась и не потребовала возврата денег за билеты.

Педагог знала по опыту: бывают исключения из правил, когда первый блин, тот, что комом, можно перепечь и наладить не слишком хорошие отношения учеников и учителя, но, как правило, дальнейший ход событий во многом определяет премьера. Важно понять, почувствовать настроение зала: готов ли он тебя принять тут же или ему нужно время? Надо ли держать дистанцию или можно сразу идти на сближение? Спектакль делает не только актер, ему во многом способствует публика. А она переменчива. У нее тоже есть настроение, в зависимости от которого она может либо рукоплескать тебе, либо освистать, либо остаться равнодушной.

Равнодушия Маргарита Семеновна страшилась больше всего. А оно в данной ситуации было очень и очень возможно. Всего два года до выпуска, и большинство ребят могли решить, что Черновицкая – это просто течение, по которому они будут два года плыть как придется. В сущности, им не плыть надо, а доплывать. Они уже одной ногой в другой жизни, и та, что должна остаться в прошлом, может им казаться незначительной. А незначительной Маргарита быть не умела. Она умела работать, а не дорабатывать. Она не любила чужую работу, хотела делать свою. И сейчас она должна была сделать так, чтобы эти внимательно рассматривающие ее глаза поняли: она не вместо и не понарошку. Она – это она. Так же как они, дети, – это они. И с этого дня они вместе. А вместе может быть очень по-разному. Может быть плохо, может быть хорошо, а может и просто никак. И сейчас Маргарита должна была сказать именно такие слова, чтобы ученики раз и навсегда усвоили: «никак» с ней никогда не получится.

– Сейчас мы посмотрим небольшой фильм, предусмотренный темой урока, – произнесла она ровным, спокойным голосом.

В этом году Министерство образования потребовало поговорить с учениками о битве при Бородино. Все-таки двести лет – дата серьезная, и пойди объясни, что потеря классного руководителя (очевидно, любимого) – трагедия для ребят несоразмерно бо́льшая, чем какая-то там война с Наполеоном. Но приказ есть приказ. Велели – выполняй. Ладно, пусть посмотрят, а она пока подумает, о чем с ними говорить после. Явно не о Кутузове и не о генерале Тучкове.

Учитель опустила жалюзи, включила проектор. Хорошо, что не попала впросак. А могла бы. В ее кабинете этого чуда техники нет и, скорее всего, не будет. Кабинет французского маленький. Так, кабинетик. Проектор вешать некуда, языковые группы маленькие, с ними можно и без изысков обойтись. А вот разместить целый класс в пространстве небольшой комнатушки – дело трудное. Стоя еще поместятся, сидя – никак. Вряд ли дети придут в бешеный восторг от смены классного кабинета. Хорошо, хоть первого сентября не заставили тесниться, вошли в положение, но дальше придется им привыкать к тому, что утверждение: «В тесноте – не в обиде» – должно превратиться в своеобразный лозунг их класса.

Маргарите же в своем кабинете всегда было комфортнее, чем в больших помещениях. Атмосфера там царила уютная, скорее домашняя, чем рабочая: по стенам этюды с видами Парижа и таблицы неправильных глаголов, но не четкие и ровные, а яркие и довольно бесформенные – такие, какими их сделали шестиклассники. На подоконнике в ряд выстроились фотографии: Азнавур, Пиаф, Адамо, Матье, Габен, Жирардо, де Голль, Миттеран и еще много известных французов, своеобразный семейный архив. В шкафах, конечно же, книги. Но несколько полок выбиваются из общего строгого стиля стоящих по струнке учебников и словарей. На одной расположились многочисленные сувениры: малюсенькие макеты достопримечательностей Франции, муляж сыра и круассанов, небрежно открытый, будто кем-то забытый номер «Пари Матч» двухлетней давности и пара бутылок (конечно, пустых, боже упаси от всяких проверок и инспекций). Вторую полку занимал чайный сервиз на двенадцать персон (подарок родителей предыдущего класса) – чашки из тончайшего фарфора с замысловатой росписью, блюдца с золотой каймой – лепота. Многие коллеги недоумевали, почему Маргарита не отнесет «такую красоту» домой.

– А кто ее там увидит? – и она ставила на стол фарфоровые чашки, когда поила чаем своих учеников.