Когда осыпается яблонев цвет

Марта старалась. Но стоило ей усесться в актовом зале детдома за пианино, как мысли одолевали со страшной силой и не давали сосредоточиться на инструменте. «Ехать – не ехать? Ехать – не ехать? Ехать – не ехать?» – выводил мозг вместо привычных до, ре, ми. Марта всегда была рассудительной, а жизнь в детдоме научила ее не питать пустых иллюзий. Она понимала: встреча с Наткой – это счастливый билет, подкинутый ей нелегкой судьбой. Если бы не подруга, музыка осталась бы волшебным сном. Да и не только в музыке дело. Именно своим искренним отношением и преданностью Натка заставила одноклассников перестать относиться к Марте свысока. Теперь девочка не чувствовала себя в школе чужой даже тогда, когда верная подруга болела. Марта была талантлива. Ее таланту завидовали, но им и восхищались. Люди всегда жаждут быть к таланту поближе, они хотят ощущать сопричастность. Ребята теперь тянулись к Марте, с ней хотели дружить, ее мнением интересовались, к нему прислушивались. Теперь не было в ней того страха перед будущим, который охватывал раньше при мысли о возможном отъезде Натки. Раньше, еще каких-то полгода назад, обещания подруги взять Марту с собой казались чем-то необыкновенным и очень желанным, но теперь Марта чувствовала, что уже не испытывает той радости, что испытывала прежде. Во-первых, она повзрослела и начала осознавать, что все то добро, которое получила она от Наткиных родителей, совершили они в первую очередь не для ее – Мартиного – блага, а в угоду собственной дочери. И их решение забрать Марту из детского дома – это не движение души и никакая не потребность, а все та же любовь к Натке и нежелание ее расстраивать. Ну нужна ребенку новая игрушка – почему бы не подарить? А игрушкой Марта быть не хотела, и приживалкой, и обузой. Она и без того чувствовала себя обязанной этим людям за участие в своей жизни. Пускай все сто раз из-за и для Натки, но хорошо-то от этого Марте. А если всем хорошо, то какие могут быть разговоры?

А вот в том, что все останется так же замечательно и в том случае, если Марта окончательно переедет к Натке, она сомневалась. Все-таки одно дело – помогать ребенку, и совсем другое – считать его своим. То есть его надо считать своим, если брать в семью, и воспитывать, и относиться как к собственной дочери. Марта была еще отнюдь не взрослым человеком, но достаточно умным ребенком для того, чтобы понять: такого благоговейного, всепоглощающего чувства, как к Натке, к ней Наткины родители испытать не смогут никогда, да и не должны. Они Марте ничем не обязаны. Да и она им.

А еще Мартой владело чувство, свойственное большинству детей-сирот, которые в младшем возрасте тянутся к каждому взрослому, заглядывают в глаза и мечтают о собственной маме, но с каждым прожитым годом становятся все настороженней и спокойней: сдерживают эмоции, уходят в себя, отстраняются от окружающего мира. А все для того, чтобы пожалеть себя, уберечь от очередных разочарований, чтобы не ронять горячие слезы в подушку, когда ты ждал, верил, надеялся, мечтал, а забрали опять не тебя, а соседа, потому что он младше, симпатичнее и похож на кого-то из родни той симпатичной пары, что приходила сегодня к директору в кабинет. Конечно, в случае с Наткиными родителями не приходилось сомневаться в том, что если уж они и заберут кого-то из детского дома, то именно Марту. Но почему-то девочка не могла заставить себя окончательно поверить в то, что если ее примут в семью, то примут безоговорочно и навсегда. А ну как Натке надоест это тесное общение? А вдруг она почувствует в Марте соперницу? А что, если заподозрит ее в посягательстве на наследство? По вопросам наследства Марту просветила всезнающая Светка, которую в прошлом году взяла к себе на испытательный срок одна приличная семья, и, приходя на выходные в гости, она хвасталась, что теперь будет учиться в институте и никогда не станет ни поварихой, ни маляршей, как грозила директор нерадивым воспитанникам. Через два месяца Светку вернули в детдом, брезгливо объявив о том, что «барышня соблазнила их невинного сыночку». Сыночке, к слову сказать, было двадцать, тогда как самой Светке едва исполнилось шестнадцать.

– Вот подонок! – искренне возмутилась Марта, услышав эту историю. Она хоть и не простила до конца Светке былых обид и жестокости, но все-таки зла ей не желала. А Светка вернулась похудевшая, злая, обиженная на весь мир и беременная. Аборт сделали быстро и неудачно. Что-то там выскабливали и чистили несколько раз, говорили о том, что на детях можно поставить крест. Светка ругалась, плевалась и материлась. Девочки дружно ее жалели и кляли обидчика последними словами. Мартино «подонок» было еще самым слабым оскорблением. А вот сама Светка на него зла не держала: