Когда отцовы усы еще были рыжими

- А разве не лучше было бы, - крикнул я отцу, который, скрючившись, топал впереди меня, - если бы ты все-таки приделал меч к орлу?

- Замолчи! - крикнул отец в ответ.

Приблизительно через два с половиной часа мы наткнулись на какой-то щит.

- Станция! - воскликнул отец.

Если ржавая жестяная доска, когда-то служившая рекламой давно истлевших шелковых ниток, и занесенный снегом молочник означают близость станции, то отец прав. Меж тем уже стемнело, а ветер и метель еще немножко усилились. Прислонившись к сугробу, мы попытались согреть руки.

- В жизни человек никогда не получает в подарок все сразу! - утешая меня, крикнул отец.

Я открыл рот, чтобы спросить, о каких это подарках он говорит, но тут сугроб двинулся, и оттуда, кряхтя, стала выбираться закутанная в шубу фигура.

- Тпррру! - кричала фигура. - Тпррру, вы, клячи!

Тут снежная пелена соскользнула, и нашим глазам представились два лошадиных крупа, от которых валил пар.

- Калюнц?! - недоверчиво вскрикнул отец.

- Кто же еще? - заорал в ответ кучер, слез с саней и кнутовищем дотронулся до своей шапки. Он назвался Брадеком, развинтил термос и протянул его нам, термос был полон горячим ромом, крепче которого мне пробовать не доводилось.

- Привет от барона! - кричал Брадек, пока мы пили. Потом он укутал нас одеялами и овчинами, и мы поехали.

Мы часто воображали, каково это - ехать на санях, но что это может быть настолько прекрасно, мы и подумать не могли. Лошади бежали неслышной рысью. Мы уже выехали из бури, только снег мягко веял нам в лицо, а сквозь скрип полозьев слышался чистый, хрустальный звон бубенчиков.

От восторга отец стал даже болтлив. Как там обстоят дела в Калюнце? Надо надеяться, все в порядке? Как цоживает полковник со своим больным сердцем? И верно ли, что эта зима обещает быть спокойной и уютной?

У Брадека, видимо, не было особой охоты разглагольствовать. Он лишь что-то бурчал, и единственное, что удалось из него вытянуть, это слова о том, как он обижен на барона из-за свиноводства.

- А она? - спросил я, едва дыша. - Что с ней?

- Со старухой-то? - Брадек выплюнул навстречу ветру комок жевательного табака. - Да уж чего хорошего. - Он с ворчаньем откусил новую порцию табака и, чавкая, погрузился в молчание.

Примерно через час вьюга стала ослабевать, лошади заржали, и впереди мы увидели свет.

- Калюнц, - возвестил Брадек, кнутовищем указывая в ту сторону.

Отец как-то непривычно выпрямился.

- Спасибо, - громко сказал он, обращаясь скорее к низко нависшему, серому небу, нежели к Брадеку.

Теперь видна была уже и Преппе; усердно журча, она непрерывно петляла рядом с нами. Чтобы одолеть ее, понадобилось проехать по трем крутым деревянным мостам, а потом, минуя морозно-мерцающую водяную мельницу, мы свернули на двор и перед нами вырос помещичий дом.

Он выглядел точно таким, каким мы его запомнили по почтовой открытке: приземистый, вытянутый в длину, обветшалый; к нему вела развалившаяся наружная лестница. Гигантская, сильно расклеившаяся сапожная коробка. Скотный двор помещался в некотором отдалении, казалось, что помещичий дом не желает с ним знаться. При этом заметно было, что свинарники выгодно отличаются от других помещений. Но вот что странно: нашего разочарования как не бывало; наоборот, нам вдруг почудилось, будто мы до сих пор нигде как следует не жили, и лишь теперь впервые добрались до дому.

Освещенное окно отбрасывало на снег большой желтый четырехугольник. Мы на цыпочках обошли его и, затаив дыхание, заглянули в хрустально искрящееся стекло.

- Скажи, что это наяву, - прошептал отец.

- Наяву, - сказал я.

То была кухня. На покрытом шрамами, обсыпанном мукою столе кухарка раскатывала тесто. Граф Станислав - только он мог себе позволить поверх потрепанного черного костюма надеть передник с оборками - формочкой вырезал из теста звезды, а Хердмуте Шульц, заткнув деревянную ложку в закрученную над правым ухом косу, посыпала звездочки корицей из разрисованной цветами банки. Рохус Фельгентрей с нежно трепещущим птичьим пухом, застрявшим в бороде, задумчиво палил на огне жирного каплуна, а в облицованной деревом нише под коптящей керосиновой лампой полковник и господин Янкель Фрейндлих играли в шахматы. Каждого можно было сразу узнать. Мы не предвидели разве что стеклянный глаз и окладистую каштановую бороду Рохуса Фельгентрея.

Мы еще подождали, чтобы немного унять сердцебиение, потом вошли.

Встреча была неописуема, словно два блудных сына вернулись в лоно семьи. У господина Янкеля Фрейндлиха то и дело запотевало пенсне, а граф Станислав даже обнимал отца. Рохус Фельгентрей распорядился, чтобы нам немедленно подали грог; он оказался настолько крепким, что, выпив его, мы вконец расчувствовались и долго не поднимали глаз от стола, чтобы не видно было, до какой степени мы растроганы.