Когда отцовы усы еще были рыжими

Наши друзья, улыбаясь, сидели вокруг и уговаривали Хердмуте и кухарку поторопиться с ужином. Сперва была жареная картошка с салом и омлетом, потом бутерброды с ливерной колбасой и горячее молоко, подслащенное медом; мы пили и ели, едва успевая глотать, так что мне иной раз не хватало воздуха, ведь уже несколько дней мы жили впроголодь.

- Я хотел спросить, - сказал вдруг маленький господин Янкель Фрейндлих, - а как, собственно, обстоят дела в мире?

На какое-то мгновение в кухне стало так тихо, что мы отчетливо слышали металлическое тиканье стоячих часов в одной из комнат.

Отец медленно положил на тарелку недоеденный бутерброд; заметно было, что напряжение, написанное на лицах сидящих вокруг, показалось ему несколько зловещим.

- Да, но разве вы не получаете газет?

- Только листок свиноводческого союза Западной Пруссии, - огорченно сверкнув стеклянным глазом, отвечал Рохус Фельгентрей.

- А радио? - спросил я.

- Около года назад, - сказал граф Станислав, - кто-то в людской купил радио. Но он был уволен в двадцать четыре часа.

- От кого это исходит? - спросил отец. - От него или от нее?

- От него, разумеется, но это логично. - Покрытые синими прожилками уши полковника возмущенно дрогнули. - Замалчивать мировую историю - позор!

Отец задумчиво покачал головой и уже без удовольствия принялся за еду.

- А куда он теперь подевался?

- Я ему недавно отнесла наверх тосты и минеральную воду, - сказала кухарка. - С ним как всегда.

- Как всегда? - спросил отец.

- Как всегда, - кивнула кухарка. - Лежит себе на кушетке в сапогах со шпорами и смотрит в потолок.

- Н-да, - протянул отец.

Мы довольно долго еще не ложились этой ночью, было слишком уютно, чтобы идти спать, и потом, мы все-таки надеялись, что барон спустится к нам. Но он не пришел. Вместо этого около полуночи по дому разнесся звон ручного колокольчика, и вскоре в кухню ввалилась горничная с измятым со сна лицом, размахивая щипцами для завивки.

- Огня! - прохрипела она. - Огня! Она желает завить себе локон на лбу.

Мы с отцом переглянулись.

- Хорошенький будет Новый год, - вздохнул граф Станислав и золотым корешком томика Рильке придавил таракана, в волнении метавшегося среди коричных звездочек. - Теперь она еще за день до праздника начнет придумывать себе новую прическу.

- Новую? - переспросил Рохус Фельгентрей. - Только и слышу: новое, новое.

Мы воспользовались гнетущей паузой, чтобы пожелать всем спокойной ночи, принять от кухарки две грелки и выслушать, какую нам отвели комнату. Она находилась в верхнем этаже.

Мы уже крались по лестнице, как вдруг перед нами со скрипом распахнулась дверь, и за ней в призрачно колеблющемся свете мы увидели сидящую перед зеркалом дряхлую даму, сухую и изможденную, которая сосредоточенно красила себе веки. Отец, не теряя присутствия духа, неслышно притворил дверь, однако все же недостаточно неслышно, поскольку едва мы вошли в свою комнату, как по дому опять разнесся звон колокольчика.

- Господи, - сказал я, - ей скоро сто лет, а она еще сидит перед зеркалом.

Отец кивнул.

- Храбрая женщина.

- Только этого не хватало, - возмутился я, - теперь, может, ты еще будешь ею восхищаться, да?

- Доживи до ее лет, - возразил отец, - и тогда задай мне этот вопрос еще раз.

Дрожа от холода, я повесил свое пальто на стул; я был здорово измучен.

- Во всяком случае, насколько можно судить, - сказал я немного погодя, уже лежа в постели, - если бы не старуха, здесь был бы рай.

- И в раю можно напороться на гвоздь, - отвечал отец, подтягивая одеяло к подбородку.

Но не на такой ржавый, подумал я.

- А что такое с ним? - спросил я потом. Отец, помедлив, чтобы выиграть время, выпустил воздух через нос.

- Этот вопрос занимает меня больше, чем какой-либо другой.

- И меня тоже.

Мы почти уже задремали, когда раздался стук в дверь.

- Это уже интересно, - сказал отец.

Вошедший оказался господином Янкелем Фрейндлихом. Он был в пижаме и в накинутом на плечи пальто. Пусть отец извинит его, сказал он и отвесил робкий поклон, так что чуть не опалил свечою черный шнурок, свисавший с его пенсне.

- Мне это просто не дает покоя.

Отец, хотя у него зуб на зуб не попадал, поднялся и тоже отвесил поклон.

- Не дает покоя? Откровенно говоря...

- Нет, нет, - поспешно произнес господин Янкель Фрейндлих. - Вы были совершенно правы.

- Прошу прощения, - сказал отец, - но в чем?

- В том, что с уважением отнеслись к законам Калюнца.

Отец усиленно соображал.

- Ах, вот в чем дело! В том, что я ничего не рассказал вам о так называемых событиях в мире?

- Так точно, - ответил господин Янкель Фрейндлих и вдруг голосом словно с затертой граммофонной пластинки произнес: - От этого только теряешь покой.

- Если я уже не нарушил его своими письмами, - озабоченно сказал отец.

- То есть? - Господин Янкель Фрейндлих опять заговорил собственным голосом. - Ведь барон вычеркивает все актуальное.

- Что это значит? Он перлюстрирует вашу почту?

- Перлюстрирует - не совсем верное слово. Скажем так: он присматривает за нами.

Отец, заинтригованный, подошел к нему на шаг поближе. Грелка, которую он прижимал к груди, тихонько забулькала.

- А вы?