Когда падают яблоки

Эля возвращалась домой с работы. Настроение было таким же паршивым, как и погода. Вдобавок новые ботинки, купленные из той суммы, что она забрала у матери, ужасно натерли ноги. И самое обидное, что никто даже не обратил внимания на обновку, даже Игорек. Особенно Игорек. А ведь он всегда подмечает такие мелочи. Эля весь день старалась продемонстрировать новую обувь – три раза выпила чай, чтобы пройтись в приемную и обратно, несколько раз подошла к окну, якобы интересуясь погодой, даже в туалет сходила раз пять, хотя не особо и хотелось, – все напрасно. А ведь ботиночки были такими милыми – на тонком каблучке, с крохотным бантиком на щиколотке. Ее ноги выглядели в них стройнее и аккуратнее. И сама она чувствовала себя более женственной. Девушка споткнулась и неловко подвернула ногу. На сером замше расплылось отвратительное бурое пятно. «Вика скажет, что я дура, – равнодушно подумала Эля. – И будет права. Замшевые ботинки на нашу осень – это так непрактично.» Она поднялась по ступенькам подъезда, складывая и стряхивая зонт, как вдруг услышала тонкий писк, он звучал так жалостливо и пронзительно, что сердце разрывалось. И не верилось, что столько отчаяния поместилось в мокрого тощего котенка, сидящего под лавочкой. Эля присела, рассматривая бедняжку. Светлая шерстка свисала грязными сосульками, хвостик поник, как веревочка. Котенок снова пискнул, раззявив розовый ротик.

– Маленький, кто ж тебя здесь оставил, – Эля протянула покрасневшую от холода ладонь, и котенок бросился к ней, отчаянно пища. Девушка взяла его на руки, прижала к себе. Котенок вцепился когтями в рукав пальто, оставляя затяжки.

– Сейчас, сейчас, мой хороший. Ты совсем замерз. И голодный, наверное.

Бормоча ласковые слова, она поднялась по лестнице, неловко открыла дверь в квартиру, прижимая к себе котенка одной рукой, и тут же наткнулась на Викторию. Та будто поджидала ее в прихожей, чтобы окатить взглядом, полным ледяного презрения.

– Эта тварь в моей квартире жить не будет, – сказала Виктория. Она, как всегда, была при параде: макияж, гладкий пучок волос, яркий шелковый халатик.

– Кстати, о квартире, я хочу разъехаться.

Эля аккуратно поставила котенка на пол, села на обувной ящик и, стащив ботинки, с наслаждением вытянула ноги.

– В смысле?

– Ты поняла, что я сказала. Я хочу разменять квартиру, – Эля пошевелила пальцами на ногах. Один носок был мокрый. Пальцы замерзли и онемели. Отвратительные ботинки.

– Еще чего, – фыркнула Виктория. – Собирай манатки, вместе с этим блохастым чудовищем, и выметайся.

– Снимать квартиру для меня дорого. Практически неподъемно. Я позвонила отцу. Думала, он поможет.

– И?

– Мы поговорили минуты две от силы. Он где–то в Европе сейчас. Сказал, что хочет со мной встретиться, когда вернется.

– Ты надеешься на счастливое воссоединение отца и дочери? Он тебя и маленькую не любил, а такую корову и видеть не захочет.

– Посмотрим, – ответила Эля. – А знаешь, что еще он мне сказал? Что квартира оформлена на меня.

Виктория побледнела.

– Так что если кто и будет собирать манатки, так это ты, Вика.

– Я отсюда не съеду, – сказала женщина. – Здесь меня все устраивает, и район, и планировка… У меня прописка!

– Я договорилась о встрече с агентом по недвижимости.

– У меня нет свободного времени, – поджала губы Виктория.

– В субботу в одиннадцать часов, – продолжила Эля. – Если ты не пойдешь, я схожу сама. Потом тебе расскажу. Квартира большая, спокойный район. Я согласна на обмен. Может, удастся разменять на две однокомнатные.

– И что, жить в однушке? Два метра от кухни до комнаты? Даже пройтись негде?

– На улицу выйдешь и погуляешь, – отрезала Эля.

– Вот как ты с матерью разговариваешь.

– Ага. А когда разъедемся, я с тобой вообще разговаривать перестану. Пойдем, Мурзик, найдем тебе молочка.

– Мурзик, – выплюнула мать ей в спину. – Надо было тебя так назвать. Нет бы породистого завела, раз уж захотелось, так взяла дворняжку, себе под стать.

Эля взяла из шкафчика блюдечко, молока в холодильнике не оказалось, но нашлась сметана. Девушка поколебалась немного, с сомнением глядя на выпирающие ребра котенка, но потом выдавила из пакетика на блюдце белую кляксу.

– Надеюсь, сметана для тебя не слишком жирная, – сказала она, глядя, как котенок вылизывает угощение. Тонкий хвостик дрожал от удовольствия. – Не спеши, я тебе еще дам. Завтра зайду в магазин, куплю чего–нибудь вкусненького, специально для котят. Я ведь даже не знаю, чем тебя кормить. У меня никогда не было домашних животных. Мама не разрешала.

Ее губы задрожали и некрасиво искривились. Совсем недавно ей казалось, что Виктория для нее больше ничего не значит, но стоило ей произнести это слово – «мама» – как из глубины души хлынули волны жгучей обиды. Она давным–давно так ее не называла, а тут вырвалось.

– Ну и пусть она меня не любит, – шептала Эля, глотая горячие слезы. – Она никого не любит. Не умеет. Зато я могу любить, мы с тобой это точно знаем, правда?