Когда падают листья...

Память же, как кошка. Она может существовать и без ее хозяина, но с ним обретает иные качества. Приходит и уходит, когда ей вздумается, подняв ощетинившийся пушинками-событиями хвост и спрятав дикий блеск в расширившихся зрачках, чтобы потом, когда хозяин отвлечется, подкрасться сзади и цапнуть побольнее. И не разозлишься на нее, потому как память — неотъемлемая часть твоей жизни. Один раз попытавшись выгнать ее из сердца, будешь страдать веками. Человек-без-памяти… Нет, это уже не человек. Если мы не будем помнить — мы перестанем быть собою, а это страшно, так нестерпимо страшно! Память — странная штука. Она хранит равное количество невыносимо грустных и невозможно радостных мгновений. И если чаша весов начинает склоняться лишь в одну сторону, человек теряет свое "я", забывая, что вторая чаша тоже существует, хоть и не ощутима она… Мстителям уже никогда не будет доступна радость жизни, ведь они потеряли ее суть и забыли ее запах. Блаженным* же никогда полностью не познать моря печали, касающегося их лишь мелкими солеными каплями, мгновенно высыхающими на теле… Странная штука — память.

Путник уже собирался вскакивать на коня, когда на крыльцо выбежала раскрасневшаяся Велимира.

— Дарен, стой… те!

Он взглянул на раскрасневшееся от бега, живое лицо с выразительными голубыми глазами: будто сам аньол запечатлел на нем свой поцелуй. Короткие золотые волосы, не расчесанные с утра, упрямо лезли на лоб, хотя их туда никто не приглашал.

Дамер нахмурился, вспомнив утренние обрывки непонятного разговора, и в лоб спросил:

— Зря я тебя привез обратно? — и продолжил седлать Броню.

Девочка часто заморгала, будто бы не понимая, о чем он говорит, а потом широко улыбнулась и протянула ему ладошку, на которой покоился круглый черный камешек с дырочкой, через которую был продет тонкий кожаный шнурок.

— Что это? — путник взглянул ей в глаза.

— Отдарок на подарок. — тихо ответила Мира и, переложив из своей руки в его ладонь камень, сжала ее. — Надень его, пожалуйста.

— На какой подарок? Зачем? — удивился Дарен и строго начал: — Велимира, я не…

Девочка приложила маленький пальчик к губам и испуганно оглянулась на дверь. Та вдруг отворилась, выпуская на воздух недовольную жену Борща.

— Вот ты где, маленькая паршивка! — грозно прорычала она, быстрыми шажками подходя к ним и оттаскивая Велимиру за ухо; та лишь жалобно пискнула. — Мешаешь, господину, значит? Ох, и доиграешься ты у меня: самолично выпорю!

Дарен перевел хмурый взгляд с испуганной девчушки на хозяйку. Ее лицо было красным, левое веко слегка подергивалось, а брови гневно сошлись на переносице. Пара серых прядей выбилась из-под белого платка, которым она убрала волосы. Рядом с девочкой Светислава казалась несуразной бабой. Да такой, в сущности, и была.

— Девочка тут ни при чем. — вмешался путник. — Я сам ее подозвал.

Хозяйка недоверчиво посмотрела на него, но ухо падчерицы отпустила.

— Ну, ладно, коли так, — ворчливо продолжила она. — Пускай позднее ступает в лес за грибами.

— Непременно. — мрачно пообещал Дарен, глядя на ее удаляющуюся фигуру; затем снова поглядел на Велимиру.

— Пожалуйста, надень. — снова тихо заговорила она. — Бабочки умирают, теряют свои крылья, лето уходит… А осень жестока, осень карает слабых. Надень, пожалуйста, надень!

— Ладно, ладно! — он подчинился, завязывая на шее шнурок и думая, что снимет его сразу же, как отъедет от весницы: еще не хватало того, чтобы в нем чаровника заподозрили: покоя не дадут!

— Ты обманываешь, — Мира покачала головой. — Ты снимешь… Так знай, Дарен. Я ведаю, что ты хочешь вернуться, я чувствую это! Коли снимешь камень — уже не воротишься…

И она убежала. А путник, посмотрев ей вслед, лишь покачал головой: девочка и взаправду была немного не в себе. Возвращаться за ней?.. Нет, ничего глупее никому и в голову не могло прийти. Ему не нужна обуза в виде чудаковатого ребенка.

Дарен запрыгнул в седло и бодро поглядел вперед.

— Ну, Броня, поехали!

Конь, радостно заржав, понес ездеца по пыльной дороге навстречу неизвестности.

Справа и слева от тракта простирался лес. Уныло шелестели желтыми резными листьями тонкие березы, красовались друг-перед другом разноцветными платьями модницы-осинки, огорченно шептались между собой плакучие ивы, чьи листья касались земли. Будто бы в немом поклоне согнулись серебристые ветви, приветствуя одинокого путника. Могучие старцы-дубы, с высоты птичьего полета гордо взирал на собратьев, изредка осыпая желудями незадачливого зеваку.

Лес напоминал сказочный бал. Тихую, нежную музыку играли ясени, и танцевал лес. Лихо отплясывали мазурку сорванные хрупкие ветки, в медленном танце застыли грозные ели, едва заметно покачивая мохнатыми лапами, кружились в быстром вальсе красочные листья, устилая дорогу пестрым ковром… Гости-ясени смущенно и тихо разговаривали между собой, стараясь не переглушить своими голосами мелодии леса; стройные рябинки звенели алыми сережками, кокетливо поднимая и опуская ветви, молодые клёны гладили воздух резными крыльями, плавно роняя листья на звериную тропу.