Когда под ногами хрустит империя

На ночь Крей остался в палате, уснул сидя на стуле, но просыпался, стоило Кире хоть чуть-чуть заворочаться – а ворочалась она, прикованная, слабо и редко. Как он умудрялся это услышать, можно было лишь гадать. Утром, когда она проснулась, Крей уже не спал, но был так же молчаливо спокоен и бдителен, как накануне вечером, и бодр, словно сумел отдохнуть на славу.

К вечеру в палату вошёл Кенред. Он шёл неловко, прижимая локоть к боку, и Кира посмотрела на него с удивлением – она не помнила, чтоб его ранило. Вот про второго (Райва, кажется) – помнила, а с этим-то что, интересно, случилось?.. Конечно, пока они ещё сидели в капонире, всё могло случиться, она ведь не смотрела за каждым из врагов во все глаза. Но что же о нём до сих пор не позаботились, ведь у них тут отличная медицина, и почему он гуляет вместо того, чтоб отлёживаться?..

Кенред взглянул на вытянувшегося «как положено» Крея. Тот коротко кивнул, мол, всё нормально, без эксцессов. Тогда офицер обратил взгляд на Киру.

– У вас здесь было тихо?

– Вполне, – ответила она.

– А вот у нас, к сожалению, шум и неразбериха. Как вы себя чувствуете?

– Более или менее. Нормально.

– Хорошо. В ближайшее время могут понадобиться ваши показания. Сейчас в лаборатории заканчивают делать тесты на безопасность конкретных химических средств для вашего организма. Не волнуйтесь, о том, чтоб вы не пострадали, здесь позаботятся.

– А это обязательно – вести допрос с помощью химии? Если я верно поняла ваши разговоры между собой… Может быть, я и так соглашусь отвечать. Просто объясните, что вам нужно услышать.

Он качнул головой.

– Увы, обязательно. Препарат даст гарантию, что вы говорите лишь то, что думаете или точно знаете, точно видели, не приукрашивая и не смягчая, пусть и из самых лучших побуждений. Но не волнуйтесь, мы затронем лишь события последних двух дней, и не более того. Ваши военные секреты нас пока не интересуют. К тому же, для глубокого исследования вашей памяти потребуется более долгая подготовка и тесты двойной сложности. Эту задачу не ставили, но даже если поставят, сомневаюсь, что работать будут с вами. Я, видите ли, ещё не решил, дам ли на это согласие… – Он, должно быть, заметил, как изменилось выражение её лица, и добавил. – Ещё раз уверяю вас – пока перед государством стоят внутренние проблемы, внешние отступают далеко на задний план.

– Тогда, может быть… хотя бы это снимете? – Она приподняла руку, охваченную браслетом.

– Пока ещё нет. – Кенред мягко, как бы извиняясь, улыбнулся. – Потерпите немного. Уже скоро. Я скажу, чтоб его сняли сразу после того, как пройдёт химический допрос.

«Как это омерзительно – умирать, зная, что вдобавок ещё и выдаёшь государственные секреты… Предаёшь своих», – подумала Кира с тоской. Впору было завыть. Конечно, она не поверила заверениям противника. С чего ей верить ему, если только не успокаивая себя?.. Но, в сущности, здесь ведь совсем не было её вины. Пока она могла – держалась. Но против химических средств (а средства тут должны быть о-го-го, если эти ребята способны при помощи химии или техники в один миг обучить пленного своему языку, да как!) её воля ничего не значит.

Когда к ней пришли со шприцем, она уже вполне успокоила себя. Может быть, химия не сможет ничего сделать с внутренним равновесием и твёрдой уверенностью в себе? Ну вдруг! Кто его знает, что сыграет ведущую роль. Может быть, они узнают меньше, чем могли бы, если она уйдёт в транс с гордостью и твёрдостью, такой же, с какой готовилась терпеть вполне традиционные пытки?

Уход в транс оказался мягким – как в тщательно подобранный общий наркоз перед плановой операцией. Кира ещё помнила, как это бывает. Её сознание словно зависло в бездне, чёрной и пустой, как само небо, лишённое звёзд. Потом из этой пустоты выплыло лицо Олега: «Ты же провалила такое простое дело! Не справилась с взрывателем – ты думаешь, я поверю в это? Ты же сапёр! Ты просто испугалась смерти и не захотела». И вместо того, чтоб объяснить чисто технические сложности, она внезапно для себя самой принялась доказывать, что страх за свою жизнь – это не преступление, это понятно и простительно. Обосновывая право человека на любовь к жизни, она осознавала в ужасе, что у неё получается совсем не тот смысл, который ей был бы нужен. Она испугалась и попыталась растолковать свою мысль яснее – другими словами. Потом – ещё раз, по-другому. Но чем больше она говорила, тем хуже получалось и тем холоднее и скептичнее становилось лицо Олега.

Поэтому единственное, что она вынесла из этой странной беседы: ни к чему убеждать и убеждать, если в первые же мгновения видно, что иное мнение тут – нежеланный гость. Если человек в чём-то уверен, бесполезно твердить своё, его никакими словами не убедить, разве что чудом, но чудо подвластно небу, а не человеческим речам.