Когда поёт жаворонок

«Куда это годится, что ж это такое – с таким довеском выходить к своим? Самому не знать, как пройти, а тут дитенок? Да-а, история, скажи кому – не поверят. Но зачем выбросили ребенка, вот вопрос? Постой, а куда гнали толпу? Кажись, военных среди них не было? Точно, не было. И ребятенок смугленький, на нерусского похож. Что ж это значит? А чем кормить его? Еще час-другой, и он потребует поесть. А что ему дать? С ума сойти! Вот влип, так влип!», – в который раз корил себя Прошкин.

– Надо к людям выходить, факт.

На всякий случай нащупал оставшиеся сухари в кармане, вспомнил, как кормила на вокзале цыганка своего ребенка. Тогда она завернула кусочек хлеба в марлю, смочила в воде, сунула в рот малышу. К удивлению Ивана, тот не выбросил, с аппетитом зачмокал.

И мучительно пытался вспомнить, как же называется такая соска, такой способ кормления детей. То ли сусла, то ли ещё как.

– Да Бог с ним, с названием. Главное, чтобы помогло.

Не стал откладывать такое дело на потом, а оторвал от исподней рубашки кусок тряпки, помял в руках сухарь, плотно закрутил. Смочил водой из фляжки, дал время сухарю размякнуть.

Кое-как запеленал девочку, она уже не плакала, а все водила и водила глазками вокруг, пока они не стали слипаться, и малышка уснула.

– А как же соска? – Прошкин вертел в руках свое изобретение, не зная, куда его можно приспособить. Потом аккуратно засунул под одеяльце, опять закинул винтовку за спину, взял ребенка на руки и снова зашагал по оврагу. Ношу свою нес бережно, аккуратно, стараясь не задеть ненароком за куст, не уронить. Босые ноги ступали мягко, неслышно, и опять настроение вернулось к Ивану.

«Не все так уж и плохо, черт побери! Из любой ситуации есть выход. Надо только найти его».

Радужные мысли Прошкина прервали вдруг раздавшиеся впереди выстрелы. Они слышались впереди по курсу, из лога, оттого были четкими, резкими, эхом отдавались по всему оврагу. Хорошо различал звонкие винтовочные, глухие хлопки пистолета, татаканье пулеметов, дробь немецких автоматов.

Девочка захныкала, заворочалась, Иван тут же достал самодельную соску с сухарями, сунул ей в рот. Она сначала крутила головкой, морщила личико, капризничала, выбрасывала её изо рта, потом все-таки зачмокала, засосала, глазки опять стали слипаться, и ребенок уснул, не выпуская соску.

– Ну, вот, и успокоилась, моя хорошая. Спи, спи, красавица.

Выстрелы прекратились, только нет-нет да прозвучит хлопок пистолета. Лейтенант осторожно прошел еще немного вперед до поворота оврага, где тот круто менял свое направление, уходил вправо, расширялся настолько, что края его были на достаточно большом расстоянии друг от друга. Прижался к обрыву, выглянул из-за куста: чуть впереди прямо по дну лога был вырыт длинный ров. На его краю стояла толпа совершенно голых людей. Достав бинокль, Прошкин разглядел и мужчин, и женщин. Вокруг них суетились немцы, пулеметные расчеты лежали у обрыва, человек пятнадцать-двадцать солдат с винтовками и автоматами стояли напротив обнаженных смертников. По бокам, заложив руки за спину, в фуражках с высокими тульями расположились офицеры. Дальше просматривался и еще один ров с длинным земляным бруствером вдоль него. Пустой.

Ваня замер, затаив дыхание, наблюдал из укрытия, прижав девчонку к груди.

Один из офицеров взмахнул рукой, загремели выстрелы, люди падали в ров, некоторые оставались лежать на его краю. Тогда несколько солдат подходили, сталкивали труп в яму. Они же перемещались вдоль рва, стреляли уже в мертвых, добивали раненых.

Только теперь до Ивана дошло, что та группа людей, которую он видел буквально час-два назад, и есть эти смертники. И, видимо, мать этого ребенка понимала, куда их ведут, что их ожидает, выбросила свою девочку в надежде на чудо.

Не смея двинуться с места, наблюдал, как солдаты в спешке засыпали ров землей, несколько раз прошлись ногами сверху, утаптывая. Другие – уносили снятую с жертв одежду, предварительно сложив ее в большие, вместительные серые мешки.

Немцы стали собираться, потянулись наверх, к стоящим там машинам.

Прижавшись к обрыву, Ваня молил Бога, чтобы только не заплакала девочка, не выдала их своим плачем: по оврагу он был бы очень хорошо слышен. А она как будто понимала это, посапывала на руках с самодельной соской во рту.

Прошкин не сразу решился подойти к тому месту, но и обойти его тоже не мог. Его маршрут пролегал как раз мимо рва, и надо было идти.

Убедившись, что машины с немцами уехали, сделал первые робкие шаги.

Обходил стороной, почти прижимаясь к самому обрыву, а взгляд, как завороженный, был прикован к длинной ужасной могиле. Остановился, пораженный: земля надо рвом дышала, шевелилась.

Вдруг заметил, как в одном месте, ближе к краю рва, движение стало более активным: из-под земли сначала появилась кисть, а потом и вся рука, хватающая воздух. Затем показалась голая спина, а за ней и голова с неестественно серыми волосами, пересыпанными песком.

Застывшим взглядом с замиранием сердца смотрел Прошкин, усилием воли заставляя себя оставаться на месте.

Глава 2