Когда поёт жаворонок

– Я тебя прошу, девочка моя, не теряй рассудок, не трусь, – наставлял папа. – Старайся спастись, спастись любой ценой. Я верю в тебя, ты все сможешь.

Потом повернулся к Басе, заговорил с ней:

– Сейчас дорога вплотную подойдет к оврагу, Басенька. Вместе с Гилей прыгайте в него, скройтесь. А мы начнем в толпе шуметь, отвлечем охрану. Вы же хорошо знаете овраг, все ходы и выходы.

Но молодая женщина только глянула на свекра безумными глазами, еще крепче прижала ребенка, отрицательно потрясла головой.

Они шли уже вдоль оврага.

Его склоны, густо заросшие березняком, тянулись рядом с дорогой, манили, звали к себе. Но Гиля одна не решалась на побег, звала Басю, просила, требовала.

– Ну, чего ж ты?! Давай, давай, Басенька, бежим! Ещё чуть-чуть, и будет поздно.

Однако Бася не откликалась, смотрела безумным взглядом вокруг, словно не понимала о чём говорит Гиля. Или не слышала.

В это время отец вместе с другими мужчинами затеял потасовку на той, противоположной от оврага стороне, начали шуметь.

Охранники забегали, занервничали, громче стали отдавать команды, угрожающе замахали оружием.

Гиля не отставала от Баси.

– Бежим, бежим, Басенька! Чего же ты?

Но она лишь в очередной раз кинула невидящий взгляд на собеседницу, и вдруг оторвала от себя Хаю, сильно размахнулась и бросила ребенка в овраг, в кусты.

Гиля растерялась, замерла, с ужасом наблюдая, как сверток полетел, покатился по склону. О себе забыла, упустила момент. Охранники уже начали толкать в спину, уплотняя толпу.

Обезумевшая, Бася закричала диким голосом, рванулась вслед за ребенком. Солдат сначала оттолкнул ее винтовкой, потом удобней перехватив оружие, с придыханием вогнал штык в грудь женщине. Она еще дернулась, замахала руками, и тут же упала на дорогу. Немец выдернул штык, перешагнул через труп, двинулся вслед колонне.

Гиля повисла на руках у отца, бессильная сделать хоть шаг. Дедушка и папа вели ее под руки, а она еле переставляла ноги. Ничего не воспринимала, не видела, брела, как в бреду: где мама и бабушка, как и что с ними – выпало из памяти.

Пришла в себя уже на дне оврага у длинного, свежевырытого рва, когда немцы потребовали всем раздеться.

Гиля видела, как обреченно обнажались люди, складывали одежду в кучи: женскую – отдельно; детскую – отдельно мальчиков, отдельно девочек. Мужчины раздевались чуть в стороне.

И детей было много, удивительно много, Гиля только сейчас заметила это. Грудных ребятишек раздевали, снимая пеленки, распашонки и складывали в маленькую кучку, что была на отшибе, почти у края оврага.

Бабушка Роза помогла Гиле раздеться.

Девушка смотрела, как обреченно, безропотно выстраивались голые, беззащитные люди в какое-то подобие шеренг. И опять рядом был папа. Казалось, его это не касалось, не пугало, он не терял рассудок, мог рассуждать здраво, поддерживал дочь, успокаивал. Не сразу, но до Гили стали доходить слова отца:

– Старайся стать за спиной у меня. Как только дадут команду стрелять – падай, падай лицом вниз, замри, не дыши. А там как Бог даст. Но не теряй рассудок, ты сильная, ты все сможешь, я в тебя всегда верил.

Грудных детей вырывали из рук матерей.

Двое солдат брали младенцев за ручки-ножки, раскачивали, затем подбрасывали в воздух надо рвом. Небольшая группа солдат и офицеров стреляла по летящей цели

Следом вдоль рва, на самом его краю, выстроили малолетних мальчиков и девочек лицом к яме. Голеньких. Убивали выстрелами в затылок, спокойно передвигаясь от одного к другому.

Потом приступили к подросткам.

Этих расстреливали из пулеметов, группа солдат с оружием помогала пулеметчикам.

Когда очередные жертвы оказались во рву убитыми, туда, в скопление трупов, бросили несколько гранат, и куски человеческих тел разлетались вокруг, со шлепаньем падали на землю.

Взрослых сначала заставили спуститься в ров, уложить тела уже убитых детей и подростков рядами в штабеля и только потом их самих выстроили в одну длинную шеренгу у края могилы.

Несколько раз вдоль шеренги обреченных проходила группа немцев, внимательно рассматривая обнаженных людей: с мясом срывали сережки, выкручивали пальцы с кольцами, снимали другие драгоценности.

Папа стоял рядом, дедушка прижимался к Гиле с другого бока, шептал молитву. Мама с бабушкой замерли со стороны папы.

– Прощайте, прощайте, мои родные. Пусть Господь даст вам силы, – голос дедушки Шмуля долетал как сквозь вату.

В сознании осталась одна единственная, последняя мысль – упасть раньше, чем станут стрелять. Так требовал папа.

Расчеты залегли за пулеметами, изготовились для стрельбы солдаты – вскинули винтовки и автоматы. Папа и дедушка еще плотнее прижались к Гиле, почти полностью прикрыв ее своими телами. Она уже не видела взмаха офицера, даже его команда «Feuer!» еще не была понята ею, как руки папы и дедушки столкнули ее в ров на трупы детишек.

Теплые, ещё неостывшие, окровавленные тела снизу, бешеная стрельба, тела убитых сверху – сознание девушки помутилось, покинуло ее, и она сама растворилась среди мертвых, ничуть не ощущая себя живой.

Сколько длилось беспамятство – не знает, выпало из сознания.