Когда погаснет лампада

Что отвечает свекрови Голда? Берман с изумлением наблюдает, как его молодая жена превращается из безответной голубки в матерую волчицу. Всеми силами защищает она двух маленьких братьев Шимона и Абку — несчастных, растерянных детей, которые, забившись в угол, ожидают исхода поединка сестры с пузатой хозяйкой. А Голда распаляется все больше и больше. На этот раз она выскажет свекрови все до конца. Именно в эти дни, когда топор занесен над каждой головой, Хая-Сара хочет выгнать из дома двух ни в чем не повинных мальчиков?! Не бывать этому! Чем свекрови мешают эти дети? Кто-нибудь просит помощи от Хаи-Сары? Она, Голда, будет ухаживать за братьями. Она возьмет на себя всю домашнюю работу! Нельзя отказывать детям в пропитании в такое время. Кто знает, выживем ли завтра?

Черные Голдины глаза мечут молнии, щеки раскраснелись. Когда дело доходит до вопросов жизни и смерти, она сражается не на жизнь, а на смерть. Берман с любовью глядит на жену. В дверь стучит покупатель, и Хая-Сара, оставив поле битвы, уединяется с ним в кладовке. Пользуясь затишьем, Берман нежно обнимает Голду на глазах у детей. Сам он не в состоянии возразить властной матери; слава Богу, что есть у него эта нежная Голдочка…

В результате Шимон и Аба остаются на Вокзальной. Время от времени Хая-Сара еще взбрыкивает, но Голда тут же показывает когти, и свекровь отступает.

Теперь с Гинцбургом и Ципой-Леей остаются лишь Сарка и Лейбл. Но вы ошибаетесь, если думаете, что черный габай все это время прячется, опасаясь выйти на улицу. Разве может Гинцбург оставить без присмотра Негасимый огонь на могиле Старого Ребе? Если, Боже упаси, погаснет светильник — что станется тогда с народом Израиля в эти ужасные времена? Вы скажете, а как же Карпенко, страшный враг, ангел смерти? Нет, Гинцбург не из тех, кто боится телесных страданий. Не зря говорил Старый Ребе: телесная боль — спасение от боли душевной. Тот, кто очистится от грехов в мире земном, избавит себя от очищения в геенне огненной.

Гинцбург выходит из дома затемно, когда улицы еще пусты, дома немы, Вселенная спит, и еще не проснулись злые силы ситра ахра. Шагает по враждебному городу еврей с черной бородой, в которой давно уже поблескивают серебряные нити. Под ногами чавкает грязь, над головой занимается рассвет, поет свою неслышную песню. Вертится вокруг холодный утренний ветер, шепчет, шуршит, улетает и возвращается на крути своя. Хорошо Гинцбургу наедине с сумраком, ветром и звездой, без Карпенко и немцев! Губы шепчут стих Давидова псалма:

Нечестивый подсматривает за праведником и ищет умертвить его. Но Господь не отдаст его в руки его…[50]

Вот и кладбище. Габай минует надгробия — застывшую в камне память об ушедших, открывает дверь штибла, снимает обувь и входит в шатер. Тяжкое безмолвие окутывает могилу Старого Ребе. Убогий светильник освещает малый клочок мира; его огонек как знак, как речь, обращенная к сердцу. Искра огня пробивается из шатра наружу, сквозь сумрак рассвета, летит по миру меж нищими и властителями, проникает в сердца хасидов, где бы они ни были.

Гинцбург осматривает светильник и поправляет то, что надо поправить. Потом он какое-то время стоит в полной неподвижности. Слуховое оконце шатра закрыто, задернута на нем черная занавеска. Время утренней молитвы, время милости и доброй воли. Габай подготавливает себя к ней. Старый Ребе говорил, что неискренняя молитва — как тело без души. Нужно сначала превозмочь земное, зажечь, высвободить душу из телесной тюрьмы, дабы чистой положить ее на колени Отца.

Он смотрит на огонек светильника и размышляет над словами ребе. Вверх устремляется святое пламя, словно душа Израиля, вырвавшаяся из оков плоти, летящая к истоку, к корням Творения. Бесконечный свет затопляет мир. Он повсюду, даже в тех вещах, которые кажутся неодушевленными. Множество существ во Вселенной, и уровней, и сфер, и всем им дает жизнь и душу этот Негасимый свет. Он заполняет миры, он суть и смысл бытия.

Плохие времена настали для народа Израиля из-за грехов его многих. Не каждому человеку назначена праведность, не каждый может выбрать себе участь по нраву.

Страх Господень — мало его человеку. Любовь к каждой ближней душе — вот что завещали нам отцы наши. А потому каждый человек должен отыскать в своем сердце любовь, зажечь в душе ее огонек и лишь после этого предстать пред Господом с утренней молитвой, особенно во время «Шма»[51].

Любовь — вот что движет телом. Желательно человеку отрешиться от всего земного, чтобы ничто не мешало ему, ни телом, ни душой, — ни жена, ни дети, ни имущество; отрешиться и предать всего себя в руки Его.

Праматерь Рахиль — вот образ всего народа Израиля, источник душ наших; о ней просит Иаков Всевышнего, чтобы даровал ей милость. Сказано: «И возвысил голос свой… — к небесам обратился Иаков, к верховному Владыке — …и заплакал»[52] — милости просил он для Рахили, для источника душ наших, для всего народа.