Когда погаснет лампада

Лида тоже, знакомясь, называет не имя, а фамилию, и компания сворачивает в переулок, в объятия мягкого вечера. Проходит минута-другая, и вот уже Соломон идет под ручку с обеими девушками — одна слева, другая справа. Слышны болтовня, смех и легкомысленные шутки. Нет, не такой Соломон человек, чтобы смущаться, когда на его пути встречаются девушки — хоть две, хоть двенадцать. Слава Богу, уж кто-кто, а он с представительницами прекрасного пола всегда поладит.

Вениамин шагает рядом с Лидой; он так и не взял ее под руку — робки влюбленные сердца! Это, конечно, не означает, что он, склонив голову, пресмыкается в пыли. Можно и от Вениамина услышать шутку или острое словцо, которое он то и дело вставляет в веселую беседу.

Вдруг слышится шум приближающегося стада; воздух наполняется блеянием, мычанием, щелканьем кнута, топотом ног и облаками пыли. Пыли много — она окутывает животных и поднимается до самого неба. Время от времени от стада отделяется одна из коров и сворачивает к дому. Она останавливается перед запертыми воротами, задумчиво смотрит на них и наконец исторгает из глубин коровьего тела громкое «му-у-у!», печальное и протяжное, слышное далеко-далеко. Босоногая девчонка распахивает ворота, и животное заходит во двор. Девочка любовно поглаживает ее по спине и ласково бормочет: «Ну, Манька…»

Корова вернулась домой для дойки и ночного отдыха — добро пожаловать, милая! Как хорош вечер! Как приятен его теплый ветерок, порхающий по городским улицам, неся на своих крыльях запах молока и цветов.

А стадо продолжает свой путь в суматохе мычания, криков, трубных звуков рожка, в столбах пыли, свисте и щелчках пастушьего кнута.

— Бежим! — кричит Соломон, и компания со всех ног мчится в ближайший тихий переулок искать спасения от пыли. Там они, невольные жертвы местного животноводства, пережидают, пока пройдет стадо, и разглядывают последствия встречи с коровами. Теперь нарядная одежда ребят покрыта пылью; особенно расстраивается Клава, глядя на свои выходные туфли.

Из окна слышен звук патефона — это танго «Идет дождь».

— Я целую вечность не танцевала! — говорит Клава; в ее глазах — грусть и ожидание.

Но разве Клава Боброва способна долго грустить? Вот уже снова смеются ее светлые глаза. В большой комнате стоят накрытые столы, готовые к празднеству. Уже собрались несколько стариков — Берл Левитин с женой, габай Гинцбург. Вокруг столов суетятся бабушка Песя и Сара Самуиловна, расставляют тарелки и бутылки, столовые приборы и рюмки. Компания идет в комнату Вениамина; рукопожатия, короткий обмен приветствиями… Голда Гинцбург вдруг заливается краской до самых ушей, но Берман мгновенно приходит к ней на помощь. Он сгоняет с колен маленькую Тамару и отвлекает на себя внимание гостей — весь воплощенная вежливость и учтивость.

И снова слышен хрипловатый голос патефона. На этот раз в танце участвуют три пары: прежде всего, Соломон с Клавой, за ними — Голда и Берман и, наконец, Вениамин с Лидой. Холодная ладошка Лиды лежит в пальцах юноши, ее вторая рука опирается на его плечо. Впервые он обнимает эту девушку. Да здравствует танец! Да здравствуют люди во всем мире, причастные к сочинению танцевальной музыки — все, напевающие себе под нос новые мелодии, а потом записывающие их на нотную бумагу! Легки шаги Лиды, она словно плывет, не касаясь пола, тонкий запах духов в ее волосах. Нет, Вениамин не осмеливается прижать ее к себе даже самую малость крепче обычного. Далека от него девушка, как небесная радуга. Звуки танца наполняют комнату — звуки скрипки и ударных, фортепиано и саксофона.

На этот раз патефоном занимается молодая хозяйка дома, Рахиль Фейгина. Вот она снова ставит танго «Идет дождь». Долгая музыкальная каденция — как глубокий вздох, как стон тоскующего кларнета. К кларнету присоединяется проникновенный мужской голос: он поет о дожде и о девушке с грустными глазами. И снова Соломон и Клава — во главе танцующих. Похоже, что-то происходит между ними — ведь так белы и красивы зубы Соломона, зубы великолепного хищного зверя, так высок он, так темны его большие глаза! А Клава — молодая и влекущая, одетая в шелк и батист, в роскошных туфлях на каблуках — неужели ей до скончания дней предписано быть лишь домохозяйкой, лозой плодоносной и добропорядочной женой?