Когда погаснет лампада

Пустые слова. Его чуткое ухо не улавливает в них решительного приказа.

— Вот привез тебе Тамарочку… — шепчет Вениамин, но и это слова-прикрытие. Разве их он имеет в виду? Разве и без того не ясно, что Тамарочку привезли — вот ведь она, спит здесь, в комнате. Глаза Вениамина спрашивают, требуют, молят.

— Ну что, нашел себе девушку в Гадяче? — ни с того ни с сего произносит Рахиль.

Что это — женская ревность? Или продолжение игры? Вениамин отвечает на заданный вопрос подробно, не скупясь на детали. Галина Львовна, веснушчатая болтушка. Рахиль Борисовна с пушком на губе. Наталия Викторовна, с коровьей статью и загадочной теплотой. Всех перечисляет он шепотом в тишине комнаты. Рахиль тоже шепчет что-то в ответ — что-то неважное, пустое, никак не относящееся к делу.

— Кроме тебя, не было у меня других женщин, Рахиль! — говорит он, и оба знают, что это неправда, полная чепуха.

— И у меня — никого, кроме тебя, — шепотом отвечает она, молодая мать.

Театр двух актеров, только вот зрителей нет. Но что-то важное, обязывающее копится в сердцах обоих. За окном молчит прохладная августовская ночь. Свистит паровоз — два коротких и один длинный. Вениамин снова подходит посмотреть на Тамару. Подходит и Рахиль. Какое-то время они стоят рядом, глядя на грустное лицо спящей девочки. Но вот Вениамин, набравшись смелости, гасит свет и обнимает Рахиль. Обнимает женщину, которая так ждала его, женщину, встречи с которой так ждал он, ее легкомысленный парень, ее муж, ее брат и ее мужчина.

Часть II

Глава 1

В столице Тамара Фейгина пошла в школу, в пятый класс. Там ей пришлось привыкать к совместному обучению мальчиков и девочек, а также к жесткому московскому варианту русского языка, который сильно отличался от мягкого украинского диалекта, знакомого Тамаре по Гадячу. Но девочка была как-никак отпрыском еврейского племени; умение быстро приспосабливаться она унаследовала от длинной череды предков. Прошел всего месяц-другой, Тамара заговорила вполне по-московски, и одноклассники перестали называть ее хохлушкой. Но и кроме этого было еще множество новых вещей, требовавших от нее постоянного внимания.

В ту зиму Вениамин часто гостил на Дубининской улице. Конечно, он был рад застать Рахиль одну, но и присутствие Тамарочки не заставляло его печалиться.

Однако что происходило с Рахилью? Чем теснее привязывался Вениамин к ней и ее семье, тем равнодушней становилась она. Прошли времена, когда женщина встречала его с сияющим лицом. Труден удел тех, кто пытается ужиться с такими переменчивыми натурами. Глубокие чувства не были свойственны Рахили; в жизни она вела себя подобно актрисе на театральной сцене. Ей исполнилось тридцать три года, мужчины по-прежнему заглядывались на нее, когда она шла по улице. Но воздушная легкость ее походки была обманчивой: эта женщина, не задумываясь, топтала своих близких. По крайней мере, так временами чувствовал Вениамин. В итоге он мало-помалу перестал навещать ее — теперь все свое время парень посвящал чтению и учебе.

Четвертый курс — дело нешуточное. Вениамин и Соломон превращались в мужчин с профессией. Соломон забросил свое увлечение женским полом. Теперь он уже не волочился за каждой встречной юбкой, не отвечал на каждую призывную улыбку, не реагировал на игриво потупленные глаза. Нет, теперь этот человек был крепко прикован к домашнему порогу, и нежная Фирочка предусмотрительно держала его цепь постоянно натянутой. Занимаясь анатомией и прилежно исполняя все институтские задания, она не забывала и о необходимости вить надежное гнездо для семьи и будущих птенцов. И в самом деле, когда пришла весна и солнце высушило бульвары, а на Калужской зазеленели первые листики, однокурсники увидели знаменательные перемены и во внешности Фирочки.

Как это обычно бывает с беременными, в облике молодой женщины появилось что-то болезненное и несчастное. Теперь она с трудом переносила духоту полуподвала. Раиса Исааковна смотрела на любимую дочь и вздыхала: какая она все-таки нежная и юная! Еще и девятнадцати не исполнилось бедняжке — и вот поди ж ты! Нелегка женская доля. Отец семейства, цыганистый Залман Шотланд, тоже переживал за Фирочку, с беспокойством отмечая ее бледность, покрытое пятнами лицо и дурное самочувствие. В письме к матери Соломон поделился своими тревогами.

Ответ пришел без задержки.

«Что за ерунда? — писала Песя на чистом идише. — К чему эти церемонии между близкими людьми? Разве Фирочка, да продлятся ее дни, не дорога нам, как дочь? Вот уже весна, скоро лето. Пусть Фирочка приезжает к нам, а уж мы тут позаботимся о том, чтобы она ни в чем не знала недостатка. Пусть отдохнет на свежем воздухе, а потом и родит, с Божьей помощью, внука или, еще того лучше, внучку. Фирочка, дорогая, ну что тебе делать сейчас в Мрскве? Здесь, среди лесов и полей, тебе сразу же полегчает…»

Так написала старая Песя своей невестке Эсфири. А в конце письма содержалась просьба привезти на лето в Гадяч еще и Тамарочку. Соскучились дед с бабкой по этой непоседливой козе.