Когда погаснет лампада

Зачем рассказывает Ехезкель эти неуместные истории? Он сидит у стола и сдержанным голосом повествует о детях, и о свиньях, и о жене Мириам, в чьих волосах уже поблескивает серебро, что ничуть не мешает ей по-прежнему горой стоять за семью, за детей и за мужа. Но Песя прекрасно понимает этого человека. Она наливает ему чай, ставит на стол печенье и мягко приговаривает:

— Угощайся, Ехезкель, на здоровье!

Тяжело нынче добывать пропитание человеку — легче море перейти. И он, и Мириам работают, как пара волов, а толку чуть. А теперь еще и эта война! Зарплата та же, а цены растут день ото дня. И вот теперь еще бомбы, опасность для жизни. Куда ни кинь, всюду клин. Вдобавок ко всему в конце августа заболела дочь Лия. Поистине, бедность гоняется за бедняком! Укладывают Лиеньку в постель, дают лекарство, чего только не делают. Только вот что — из-за этой болезни не могут они уйти из Гадяча.

Ехезкель прихлебывает чай. Он простой человек, без хитростей и уверток, плечом к плечу с женой сражающийся с трудностями жизни. Вечером его вызывают к военкому. Скорее всего, это мобилизация. Что станется теперь с детьми? Как Мириам справится в одиночку с больной девочкой Лией и Янклом, пятнадцатилетним оболтусом, который днями и ночами сидит над книгами?

— Угощайся, Ехезкель, вот печенье… — мягко говорит Песя.

Она смотрит на неловкие руки этого рабочего человека, на его сильную фигуру, слышит его растерянную речь и чувствует к нему жалость, материнскую жалость старой матери и бабушки.

— Почему Мириам не приходит ко мне? — спрашивает она. — Пусть придет, посоветуемся, решим…

Ехезкель берет из ее рук еще один стакан, закусывает вкусным печеньем. В этом доме, рядом с Песей, к нему возвращается немного уверенности, тут он находит малую крупицу надежды.

— Ох, тетя Песя, знала бы ты, как тяжело уходить в это время от Мириам и от детей!

— Не один ты уходишь в армию, и Мириам тоже не одна такая. Как все, так и она. Господь нас не оставит…

Ехезкель поднимается из-за стола. Он ведь зашел попрощаться… — ну и попросить кое о чем. Не может ли Песя присмотреть за его семьей? Если, не дай Бог, придут сюда немцы и не будет возможности убежать — не позаботится ли Песя о Мириам и о детях?

Ехезкель Левитин верит в старую Песю, знает, что может во всем положиться на эту женщину, крепкую, как утес. Он стоит в комнате, и лицо его искажено тревогой. Что может ответить ему бабушка Песя? Она привыкла сидеть дома, ждать и встречать мужа, детей, гостей — всех тех, кто приходит сюда снаружи из большого и трудного мира. И вот стоит перед ней этот неуклюжий мужчина с железными кулаками, наивными глазами и смятением в сердце. Его нужно как-то утешить, но как это сделать, если и саму ее, слабую женщину, несут на скалы те же бурные волны?

— Не беспокойся, Ехезкель, — говорит она. — Пройдет, с Божьей помощью, и эта война. Вернешься домой и застанешь всех живыми и здоровыми. Вот увидишь.

Он сжимает кулаки и произносит тихо, но с силой:

— Проклятый Гитлер! Эх, попался бы он мне — задушил бы голыми руками.

— Не волнуйся и ничего не бойся. Присмотрим мы тут за твоей Мириам и за детьми. Иди и бей Гитлера со всей силы!

Так благословляет старая Песя мужчину, который покидает свой город и свою семью, бросая их на смерть и на кровь, уходя на войну со сжатыми кулаками и с надорванным сердцем.

А вот вам и сюрприз! В Вельбовке, в доме тети Насти, еще проживают в этот момент дачники: Степан Борисович Эйдельман, его жена Клара Ильинична, дочь Лида и домработница Вера.

Весной состояние здоровья Степана Борисовича резко ухудшилось. В Ленинграде именно это время года тяжелее всего для туберкулезных больных, и врачи настоятельно рекомендовали профессору не мешкая отправляться в места с более здоровым климатом. Болезнь прогрессировала очень быстро.

Эйдельманы приехали в Вельбовку за две недели до начала войны. На этот раз Лида присоединилась к родителям: ее роман с Бобровым оказался недолговечным.

В июле-августе думать об отъезде не приходилось: слишком плохо чувствовал себя Степан Борисович. Кроме того, пришли дурные вести из дома. Ленинград был практически отрезан; если и уезжать из Гадяча, то только куда-нибудь на Урал. Но куда именно? И как отправиться в далекое путешествие с таким тяжелым больным? Эйдельманы решили оставаться на месте.

Степан Борисович полагал, что хорошо разбирается в вопросах мирового устройства. Он был уверен, что даже в худшем случае, если враг захватит Гадяч, немцы не причинят никакого вреда ни ему, ни его семье. Да, ходили слухи, что нацисты уничтожают евреев, но в глубине души профессор не верил этому ни на грош. Возможно ли, что все вдруг превратились в людоедов? И даже если есть крупица правды в этих слухах, то какое отношение имеют преследуемые евреи к нему, Степану Борисовичу Эйдельману? Он записан в паспорте русским, и вся его семья тоже. Не станут же немцы трогать больных русских стариков…