Когда распахиваются крылья

Тёмка спрятал мокрое лицо в ладонях. Из-под пальцев виднелись только корни волос и красный, в крупных каплях пота лоб. Я ошалело смотрел на забившегося в угол Тёму и его отца, обычно невысокого и худощавого, но сейчас возвышавшегося над сыном, как гора, и пытался осознать все, что только что увидел.

— Ещё раз спрашиваю, — вкрадчиво спросил Толя, — где я должен взять деньги? А, Тёма? Где?

Тёма глухо всхлипнул и пробормотал что-то в ладони.

— Где? Я не услышал.

Тёмка опять сказал что-то тихо и невнятно. «Да скажи ты уже нормально!» — со смесью испуганного раздражения на Тёмку и ужаса перед его отцом подумал я.

Толя склонил голову, как будто слушая сына, а потом без предупреждения пнул его по голени.

— Хватит мямлить! Говори нормально!

— Не знаю! — выпалил Тёмка, подбирая ноги под себя, и его голос сорвался, как подстреленная птица. Он снова спрятал лицо в руках.

— Не знаешь, значит? Так какого хрена порвал ботинки? — заорал Толя. — Сегодня ботинки, вчера рубашка почти новая! Думаешь, мы тут деньги штампуем, чтобы ты одежду портил?

— Это не я! — зарыдал Тёмка. — Это Васян-неудачник! Это он вылил на рубашку еду! Он порвал ботинки!

— О, теперь будешь ещё на других сваливать? А ты что, не мужик, чтобы ответить? Баба сопливая, да? Ноешь, как баба, сдачи дать не можешь, как нормальный мужик. Что ты за урод такой?

Тёмка затрясся всем телом. Из-под сомкнутых ладоней были слышны только сдавленные всхлипы. «Встань! — снова с непонятно откуда взявшимся раздражением подумал я. — Встань и ударь его! Ты же больше и сильнее!». Но Тёмка продолжал сидеть на полу, сгорбившись и подобрав под себя ноги, напоминая уродливую личинку насекомого.

— Он не ударит отца, — тихо проговорил Гоша рядом со мной.

— Почему?

— Потому что это его отец. Самый близкий человек на земле. Он — единственный человек, кому в этом мире есть до Тёмки дело.

— Серьёзно? Он? — я нервно хмыкнул. — Да он же сейчас его прибьёт!

Но Гоша ничего не ответил.

Толя снова, в этот раз послабее, пнул сына, так что Тёмка слабо всхлипнул, и с устало-удовлетворённым видом сел в кресло. Потом, видимо, вспомнив о чём-то, встал и прошёл мимо Тёмки, как будто даже не заметив его, сидящего в углу на коленях, на кухню. Через минут пять он вернулся с кружкой чая и бутербродом с огромным куском колбасы.

— Хватит ныть! — раздражённо бросил он Тёмке. — Быстро сел в кресло и заткнулся!

Тёмка не отреагировал. «Вставай! — снова подумал я. — Он тебя сейчас прибьёт! Чего ты тормозишь?»

Но Толя, видимо, устал кричать, потому что он мирно сел за стол, подобрал первую попавшуюся газету и углубился в неё. Каждая секунда растягивалась, как жвачка, не исчезая, а как будто зависая над головой тоскливым ощущением угрозы, от которого хотелось залезть под стол и спрятаться. Я почти ощущал, как сжимается пружина Толиного терпения: он хоть и делал вид, что читает, но — я чувствовал — краем глаза наблюдал за сыном, как учёный-энтомолог наблюдает за бабочкой в банке. «Вставай! — ещё раз повторил я. — Не тормози! Пожалуйста!»

Наконец Тёмка встрепенулся, проскользил по шкафу вверх и встал на ноги. Чуть помедлив, он прошёл к креслу, которое было с другой стороны стола, тихо в него опустился и, сгорбившись, сжался в почти идеально ровный круг. Его красное лицо пошло пятнами, глаза опухли и налились кровью, на щеках были размазаны слёзы. Это было неправильно, и от этой неправильности жутко — видеть здорового шестнадцатилетнего парня, не просто парня, а Тёмку, который никому не давал спуску, вот таким, похожим на гусеницу-переростка, нелепым, жалким, поломанным, страшным в своей покорности отцу. Он периодически всхлипывал, вытирая все новые набегающие слёзы, но ничего не говорил, лишь ковырял в своих ногтях.

Дядя Толя старательно шуршал газетой, всем своим видом показывая, что внимательно читает какую-то интересную статью. Минут пять прошло в полной тишине. Потом, допив кофе, отец Тёмки встал, взял чашку и пустую тарелку от бутерброда и прошёл за занавеску на кухню. Проследив за ним взглядом, я повернулся к Тёме: тот сидел, так же опустив голову, глотая слёзы, как будто даже не заметил, что отец ушёл.

— Почему так? — не выдержал я. — Это же Тёмка! Почему со своим собственным ненормальным папашей он не может сделать то же самое, что они со своей бандой сделали с Ванькой Тарасовым?

— Я тебе уже сказал, — тихо ответил Гоша, так же мрачно наблюдая за Тёмкой. — Потому что во всём мире у него нет никого ближе, чем отец. Ты, может быть, не знал, но Артём — очень одинокий человек. У тебя есть твои школьные друзья, у тебя есть родители, которые всегда на твоей стороне, у тебя есть брат, который тебя любит и во всём берет с тебя пример. А у Тёмки всего этого нет. Есть только Толя.

— А как же его мама? — я только что осознал, что в комнате находится ещё один человек, помимо нас двоих, Толи и Тёмки. — Она разве не близкий человек?

— Равнодушие иногда ранит намного сильнее, чем открытая ненависть. Его мама — это тоже интересный случай. Смотри дальше — и ты все уви…