Когда рассеется туман

Взял ее за подбородок и осмотрел шею.

— О господи.

— Ничего страшного, — уже спокойней произнесла Ханна. — А ты…

Робби прижал палец к ее губам и почувствовал, как часто она дышит. Он покачал головой, и Ханна поняла, что он и рад бы объяснить, да не может.

Робби погладил ее по щеке, и она прижалась к его ладони, поглядела в глаза. Такие темные глаза, полные тайн, которые Ханна никогда не узнает. А ей так хотелось знать о нем все, заслужить его доверие. Робби поцеловал ее в шею — так легко, так нежно! — и у нее, как всегда, закружилась голова.

* * *

Целую неделю Ханне пришлось носить шарф. Как ни странно, ей даже нравились эти отметины — как память о Робби. Только еще трудней стало ждать новой встречи, синяки словно подтверждали, что на свете действительно есть Робби, есть они, вдвоем. В особенном, тайном мире. Иногда Ханна поглядывала на шею в зеркало, как новобрачная на новенькое обручальное кольцо. Знак. Напоминание. Робби ужаснулся бы, если б узнал.

* * *

Первое время все любовники думают только о настоящем. Но всегда наступает момент — событие, сцена, иной спусковой крючок — когда прошлое и будущее вдруг снова заявляют о себе. Для Ханны таким событием стала ночная выходка Робби. Она внезапно поняла, что ничего о нем не знает. Что последнее время за своим счастьем ни о чем другом не думала. И чем больше Ханна размышляла о тайниках его души, тем меньше они ей нравились. Ей хотелось знать все.

Однажды прохладным сентябрьским днем они сидели рядышком на койке и смотрели на набережную. Там сновало множество людей, и Ханна с Робби развлекались, придумывая им имена и судьбы. Потом молчали и просто глядели в окно, из которого видели все и всех, а их — никто, и вдруг Робби резко вскочил.

Ханна осталась в койке, даже прилегла на бок, глядя, как он уселся на стул, подогнув под себя ногу, и уткнулся в блокнот. Робби пытался сочинить новые стихи. Весь день пытался. Ходил рассеянный, даже в прохожих играл безо всякого энтузиазма. Ханна не обижалась. Рассеянность делала его даже более привлекательным.

Она лежала в койке и следила, как карандаш в его пальцах выводит на бумаге бесконечные петли и восьмерки, только для того, чтобы остановиться, постоять и двинуться обратно по тем же линиям. Наконец Робби швырнул блокнот и карандаш на стол и потер пальцами усталые глаза.

Ханна не окликнула его. Она знала, что делать этого не стоит. Уже не в первый раз она наблюдала, как Робби пишет стихи. Он злился на себя за то, что не может найти верные слова. Больше того — он боялся. Нет, он не рассказывал об этом Ханне, она догадалась сама. Наблюдала за ним, и читала — в библиотеке, в газетах и журналах. Результат того, что врачи называют военным неврозом. Ухудшение памяти вследствие тяжелых переживаний.

Ей хотелось поддержать его, помочь расслабиться. Прогнать навязчивый страх, что он теряет память, движется к безумию. Робби отнял руки от лица и снова взялся за карандаш. Начал быстро писать, остановился, все перечеркнул.

Ханна перекатилась на живот и стала глядеть на людей за окном.

* * *

И снова пришла зима. Робби поставил у стены крохотную печку. Они уселись на пол и глядели на танцующие за решеткой языки огня. И наслаждались теплом: от печки, от красного вина, друг от друга.

— Почему ты никогда не говоришь о войне? — сделав глоток, спросила Ханна.

Робби молча раскурил сигарету.

Ханна начиталась Фрейда и решила, что если ей удастся каким-то образом разговорить Робби, ему, возможно, станет легче. Она набрала воздуха и решительно выговорила:

— Потому что тебе пришлось убивать?

Робби поглядел на ее профиль, глубоко затянулся, закашлялся, затряс головой. Потом тихо, безрадостно рассмеялся. Ласково погладил ее по голове.

— Поэтому? — не глядя на него, настойчиво переспросила Ханна.

Он снова не ответил, но Ханна не успокоилась.

— Кто тебе тогда приснился?

Робби убрал руку.

— Ты же знаешь. Мне снишься только ты.

— Нет уж, — отказалась Ханна. — Тот сон был плохой.

 Он снова затянулся, выпустил облачко дыма, попросил:

— Не расспрашивай ты меня.

— Это ведь военный невроз? — повернулась к нему Ханна. — Я о нем читала.

— Военный невроз… — повторил он. — Я всегда удивлялся, кто его выдумал. Наверное просто понадобились какие-то умные слова, чтобы говорить их всяким дамочкам, тут, в тылу.

— Всяким дамочкам вроде меня, ты хочешь сказать, — сказала Ханна. У нее не было настроения выслушивать его отговорки, хотелось наконец-то получить честный ответ. Раздосадованная, она надела через голову нижнюю юбку. Начала натягивать чулки.

Робби вздохнул. Ему не хотелось, чтобы Ханна уходила, да еще вот так, обидевшись.

— Ты читала Дарвина? — спросил он.

— Чарльза Дарвина? — тут же повернулась к нему Ханна. — Разумеется.

— Действительно, чего я спрашиваю? — пробормотал Робби. — Такая умная девочка…

— При чем тут Чарльз Дарвин?

— Адаптация. Выживание — вопрос успешной адаптации. Одни особи оказываются удачливей, чем другие.

— Адаптация к чему?

— К войне. К игре по ее правилам.

Ханна задумалась над его словами. Мимо проплыла большая лодка, баркас закачался.